Диана 
Марина стояла в прихожей родительского дома, чувствуя, как холодок медленно подбирается к спине. Не физический, а тот, что приходит, когда ты ступаешь туда, где давно никто не жил. Дом будто замер. Ни скрипа, ни звука — только запах: старой древесины, пыли, прелых газет и чая с мятой, который когда-то по вечерам заваривала мама.
Дом стоял пустым уже три месяца. После похорон мать казалась ей прозрачной фигурой памяти, затихающей с каждым днём. Теперь остались только вещи. Комоды, сервизы, стопки книг и коробки, наполненные тем, что когда-то было жизнью.
Марина не спешила. Она ходила по комнатам, будто касаясь стен, в которых ещё звучал голос — «доченька», «помнишь, как…», «возьми шарфик, вдруг прохладно». Всё это исчезло в одно мгновение.
В старом комоде, среди аккуратно сложенных платков, она нашла альбом. Удивительно тяжёлый, с плотными страницами. Открыла — и будто распахнула дверь в другое время. Улыбки, лица, которые она давно не видела, и те, которых уже нет. Мама — школьница, папа — в фуражке, бабушка с неизменным серьёзным лицом. Страницы оживали, и на секунду ей показалось, что вот-вот зазвонит телефон, и мама скажет: «А теперь угадай, кто это на фото!»
Но на одной из страниц взгляд Марины остановился. Свадебное фото бабушки Анны и дедушки Николая. Все знакомые лица — радостные, немного напряжённые, как это бывало в советские годы, когда фотоаппарат был почти магией. И в углу — женщина.
Неуловимая. Стоящая в тени. Лицо чёткое, глаза — будто смотрят сквозь плёнку и время прямо в душу. В них не было радости. Скорее, вызов. Незнакомка. Совсем чужая. Её лицо не значилось ни в памяти, ни в рассказах. Ни на одной другой фотографии.
На обороте — только сухая надпись:
«Свадьба. Август 1937. Семейное».
Марина закрыла альбом, но лицо не покидало сознание. На следующее утро она поехала к тёте Гале. Та жила в соседнем городке, почти не выходила, но память её была крепче, чем у многих.
— Это… — тётя долго смотрела на снимок, потом тихо выдохнула. — Лена. Но ты не должна была её увидеть.
— Почему?
— Потому что она исчезла. И бабушка приказала забыть.
Галя рассказала осторожно, словно боясь, что стены могут услышать.
Елена Николаевна Прохорова. Младшая сестра Анны. Свободная, взрывная, яркая. В 30-х уехала в Москву, когда остальные в деревне боялись даже мечтать. Училась на театральных курсах, снимала комнату у старой артистки, влюбилась в француза — журналиста или дипломата, никто уже не помнит. Вернулась на свадьбу сестры — внезапно, нежданно, будто тень. Приехала одна, жила не в доме, а в сарае — сама попросила. И уехала так же внезапно. Через пару месяцев её арестовали.
— Ты понимаешь, что это значило в 1938 году? — голос Гали стал шепотом. — Шпионаж. Связь с иностранцем. Допросы. Лагерь. Мы тогда даже молчать боялись. Её имя с тех пор не произносили.
Марина вернулась домой, чувствуя, как воспоминания формируются заново. Словно под кожей пульсировала новая правда. Елена — её родная тётя, женщина, чьё имя было вычеркнуто из памяти семьи, словно она была ошибкой.
Она начала искать. Ночи напролёт читала списки реабилитированных, документы НКВД, рассылала запросы. Через несколько недель получила ответ:
Прохорова Е.Н., 1915 г.р. Арестована в 1938 г. Обвинение: статья 58-6 УК РСФСР («шпионаж»). Связь с иностранным гражданином. Приговор: 10 лет исправительно-трудовых лагерей. Реабилитирована в 1956 г. Данных о месте смерти и захоронения нет.
И вот, спустя месяцы, она снова приехала в родной дом. Привезла фото в новой рамке. Повесила на стену — рядом с портретом бабушки. Под ним — надпись от руки:
Елена Николаевна. Сестра. Женщина. Судьба.
Забыта — но не потеряна.
Вечером Марина села у окна. Ветер шевелил занавески, где-то за окном залаяли собаки. Она держала чашку горячего чая и думала о том, сколько судеб исчезли, потому что кто-то когда-то испугался. О том, что забвение — самая жестокая форма смерти.
И о том, что она смогла вернуть хотя бы одну жизнь из тени.
