Диана 
На окраине города, среди сосновых деревьев и старых сиреневых кустов, стоял пансион для пожилых людей с говорящим названием — «Лесная Тишина». Всё здесь дышало спокойствием: выкрашенные в пастельные тона стены, аккуратные скамейки в тени деревьев, чистые дорожки из серой плитки. Даже ветер, казалось, шелестел листвой с особым уважением.
Сергей остановил машину у ворот. Он сидел за рулём, крепко сжимая руль, будто тот мог удержать его от разрыва. Вздохнув, он обернулся на заднее сиденье.
— Мама, мы приехали, — произнёс он негромко, почти с мольбой.
Анна Петровна подняла глаза. Её взгляд был тяжёлым, не обвиняющим, но прожившим. В нём были годы забот, бессонных ночей, тысячи приготовленных ужинов и миллионы тёплых слов, сказанных когда-то маленькому мальчику, который теперь отвозил её туда, где уже никто не называл «мамой».
— Хорошо, Серёженька, — тихо сказала она. — Поможешь мне выйти?
Он подхватил её под руку — осторожно, бережно, как будто не старую мать, а что-то хрупкое, способное исчезнуть от одного резкого движения.
Анна Петровна в последний раз взглянула на автомобиль. На кресло, где она сидела, на подголовник, который обшила чехлом своими руками. Всё это было ей до боли знакомо. Но теперь — в прошлом.
Они шли к зданию медленно. Сергей старался что-то говорить, но слова прилипали к горлу. Мать молчала. Только плотнее натягивала серую шаль, которую связала внукам — но внуки не носили таких вещей.
— Мама… я… — он запнулся. — Мы с Леной… Мы правда не справляемся. Работа, дети… всё навалилось. А ты — ты заслуживаешь заботы. Здесь тебе будет хорошо.
— Конечно, — кивнула она. — Ты прав.
Но он знал: даже если она и соглашалась, это была не та правда, за которую борются, а та, с которой смиряются.
Приёмная была уютной. Молодая медсестра с добрыми глазами показала комнату, предложила чай. На стенах висели акварели — всё было очень прилично.
Анна Петровна присела на кровать, посмотрела в окно. Там цвели яблони.
— Комната хорошая, — произнёс Сергей.
— Очень.
— У тебя будет телевизор, библиотека. Здесь психолог, массажи…
— Я не нуждаюсь в этом, Серёжа. Мне нужно только знать, что ты иногда будешь приезжать.
Он опустил глаза.
— Конечно. Обязательно.
Тишина между ними уплотнилась, стала почти материальной.
— А внуки? — спросила она. — Они знают?
— Да. Мы сказали, что у тебя будет своя квартира с садом.
— Прекрасно. Детям не нужно знать всё.
В коридоре он стоял долго. Не решался уйти. Казалось, если он откроет дверь и шагнёт за порог, что-то в нём навсегда изменится. Он будто предавал не только мать — себя. Того мальчика, что цеплялся за её руку в садике, знал запах её фартука, боялся её слёз и верил: мама — это навсегда.
Она вышла сама. Постояла рядом.
— Не вини себя, Серёж. Всё правильно. Просто сердце у меня старое. Оно не понимает, как это — правильно.
— Мам…
— Всё хорошо. Поезжай.
Он обнял её. Губы дрожали, пальцы замерли на её худом плече.
Она стояла на крыльце, пока машина не скрылась за поворотом. Не махала. Не плакала. Только тихо села на скамейку и достала из сумки старую фотографию: он — пятилетний, в линялой кепке, улыбается ей, молодой и красивой.
«Серёженька, — прошептала она. — Я всегда буду ждать, даже если ты забудешь».
В городе шла обычная жизнь. Сергей в тот вечер играл с детьми, рассказывал им про школу, читал сказку. Но когда лёг спать, лежал долго с открытыми глазами.
— Ты думаешь, я поступил правильно? — спросил он у жены.
— Конечно. Мы сделали всё, что могли. Ей будет хорошо.
— Наверное, — прошептал он. Но внутри что-то разрывалось.
Анна Петровна привыкала к новому дому. Она поливала фиалки на подоконнике, общалась с соседками, участвовала в кружке рисования. Но каждый вечер, ровно в шесть, она садилась у окна. И ждала.
Она не спрашивала, почему он не звонит каждый день. Она знала — у него жизнь. Она своё уже прожила.
Но на подоконнике, между цветами, стояла фотография. Сын. Маленький. Счастливый. Тогда он обещал, что никогда её не оставит.
Она не напоминала ему об этом. Просто жила. Пока могла.
