Диана 
Смерть пахнет сыростью и старыми цветами, но Лера этого не знала, пока не оказалась на набережной, глядя, как круги от брошенных в воду колец растворяются в темной глади.
— За что ты так со мной? — голос матери дрожал, как натянутая струна, готовая лопнуть. — Что я тебе сделала, Лера? Скажи!
Лера молчала, уставившись в потертый паркет. Ненависть? Нет, это слово не подходило. Мать она не ненавидела, скорее жалела, хотя порой злость все же прорывалась — особенно когда вспоминала, как мама своими бесконечными «не так» и «не то» оттолкнула отца. Но настоящая ненависть была направлена на Карину — ту самую, что разрушила их семью.
Карина, секретарша отца, была словно из глянцевого журнала: яркая, с идеальной укладкой и улыбкой, от которой хотелось улыбаться в ответ. Она приехала в Москву не за карьерой, а за красивой жизнью — и нашла ее, уведя отца. Лера даже ловила себя на том, что Карина ей нравилась: они болтали о моде, обсуждали новые фильмы, и однажды Карина подарила ей крутые беспроводные наушники. Лера, наивная, делилась с ней семейными историями, не подозревая, что каждая деталь — про мамины ссоры с папой, про их усталость друг от друга — станет для Карины инструментом.
— Сними эти железки немедленно! — кричала мама, тыча пальцем в пирсинг на брови Леры. — Где тебе это натыкали? Я подам на них в суд, ты же несовершеннолетняя! Погоди… Это он, да? Он тебе разрешил?
Лера могла бы сказать, что отец ни при чем, но вместо этого лишь пожала плечами. Мама, не глядя, схватила телефон, но он выскользнул из ее дрожащих рук. Лера подняла его, протянула матери, чувствуя, как внутри закипает что-то горькое.
— Назло мне, да? — мама почти сорвалась на визг, прижимая телефон к уху. — Это ты ей разрешил, да? Хочешь быть хорошим папочкой?
Голос отца в трубке был едва слышен, но слов Лера не разобрала. Мама продолжала кричать, обвиняя его в том, что он подставил дочь, зная о ее проблемах со здоровьем. У Леры с детства была плохая свертываемость крови — не гемофилия, но достаточно, чтобы любой прокол мог стать проблемой.
— Ты знал, что ей нельзя! — мама бросила телефон на диван, злорадно добавив: — Сейчас приедет.
Пирсинг Лера сделала в сомнительном салоне, где никто не спрашивал ни документов, ни разрешений. Подпись она подделала сама. Зачем? Она и сама не знала. Может, чтобы доказать себе, что может. Может, чтобы разозлить маму. Или чтобы отец наконец обратил на нее внимание.
Отец приехал через полчаса. Они с мамой молчали, сидя в разных углах гостиной, как два враждующих лагеря. Мама то и дело начинала:
— Ты решила меня в гроб загнать, Лера. Я для тебя стараюсь, а ты…
Когда отец вошел, его взгляд упал на пирсинг.
— Лер, зачем? — тихо спросил он. — Это же опасно. Ты и без того красивая, к чему эти штуки?
Она не стала спорить. Села в его машину, и они поехали в дорогую клинику, где пирсинг сняли, обработали ранки и пообещали, что шрамов не останется. Потом они заехали в кафе, где ели бургеры и пили колу — мама бы точно закатила истерику из-за такой еды.
— Пап, давай завтра в кино сходим? — предложила Лера, глядя, как он проверяет сообщения на телефоне.
— Конечно, малыш, — улыбнулся он. — А сейчас домой, мама, наверное, волнуется.
Лера знала, что он притворяется. Если бы ему было не все равно, он бы не ушел к Карине. Но спорить не хотелось.
В кино они, конечно, не пошли. На следующий день отец написал, что занят на работе. Так было всегда: обещания, которые растворялись в его бесконечных делах. Раньше, до развода, он хотя бы заходил поцеловать ее перед сном, читал сказки. Теперь же они виделись все реже.
Пирсинг Лера сделала снова, уже в восемнадцать, поступив в институт. Штанги и кольца в брови и губе стали ее бунтом против всего: против маминых нотаций, против отцовской невнимательности, против мира, который казался таким чужим. В метро на нее косились, но ей было плевать.
Когда она бросила институт, мама устроила настоящий скандал, но отец, как всегда, приехал и спросил спокойно:
— Лер, что дальше? Чем хочешь заниматься?
— Работать пойду, — буркнула она. — Устроишь меня к себе?
— Детка, у нас нужны специалисты с образованием, — мягко возразил он. — Давай вернешься в институт?
— Там душно, пап. Все эти лекции, эти преподы… Не мое.
Он вздохнул, но, как всегда, нашел выход: пристроил ее на курсы графического дизайна, оплатил их и даже снял ей небольшую студию, чтобы она могла работать фрилансером.
Мама, конечно, не успокоилась. Каждый ее звонок превращался в разбор полетов.
— Лера, ты специально меня добиваешь, — вздыхала она. — Этот твой Никита — он же бандит, по нему видно! Зачем ты с ним связалась?
— А помнишь, как тебе не нравился Дима? — огрызнулась Лера.
Дима был хуже Никиты. Однажды он, в припадке ярости, швырнул Леру на пол, и она сломала запястье. Отец тогда сделал все, чтобы Диму отправили на принудительное лечение. Но мама до сих пор вздрагивала от каждого звонка в дверь, словно ждала, что он вернется.
Лера старалась не расстраивать мать, но ее бунт всегда вылезал наружу. Она скрывала свои выходки, но правда всплывала, и мама звонила отцу. Он приезжал, решал проблему и уезжал к Карине.
— Она тебя не любит, пап, — однажды решилась сказать Лера. — Ей нужны только твои деньги. Мама до сих пор одна, а Карина… она просто с тобой ради шмоток и айфонов.
— Лер, не говори о том, чего не знаешь, — отрезал отец, но в его голосе не было злости. — Она не такая.
— Ага, не такая, — фыркнула Лера. — Я видела, как ты ей машину подарил.
— Хочешь, и тебе подарю? — улыбнулся он.
И подарил. Но это не меняло того, что Карина оставалась для Леры чужой, расчетливой, той, кто украла отца.
Когда на экране телефона высветился номер Карины, Лера удивилась. Они не общались годами — после нескольких попыток Карина перестала писать. Лера взяла трубку, и в ответ услышала только всхлипы.
— Что с папой? — выкрикнула она, чувствуя, как сердце сжимается.
Карина не ответила, только плакала. Но Лера уже знала.
На похоронах отец выглядел не собой — восковая фигура, а не папа. Лера смотрела на него, и в голове крутилось: это ошибка, это не он. Она даже улыбнулась, представляя, как он сейчас встанет и скажет: «Лер, ну что ты, я же тут».
Карина вдруг бросилась к гробу, вцепилась в его пиджак и закричала:
— Саша, вставай! Хватит, пожалуйста, вставай! Я же жду тебя, я все приготовила…
Ее оттащили, но она продолжала звать его, и Лера вдруг поняла, что Карина любила его. По-настоящему. Это было как удар — все ее обвинения, вся ненависть к Карине вдруг показались такими мелочными.
Мама на похороны не пошла.
— Зачем? — отмахнулась она. — Ему уже все равно, а я там буду лишней.
Лера смотрела на мать и не узнавала ее. Все эти годы она думала, что мама до сих пор любит отца, что ее одиночество — из-за него. Но теперь это выглядело иначе, как будто мама просто привыкла быть жертвой.
На поминки Лера тоже не пошла. Она не могла выносить эти лицемерные речи, эти фальшивые слезы. Она ушла на набережную, где вынула весь свой пирсинг — кольца, штанги — и бросила их в реку. Круги расходились по воде, как эхо ее прошлой жизни. Она хотела бросить туда и телефон, чтобы отрезать все — Никиту, друзей, старую себя. Но в телефоне были папины сообщения, его голосовые, и с ними она расстаться не могла.
Лера стояла у воды, пока не стемнело. Она знала, что вернется в институт. Найдет работу. Станет той, кем отец гордился бы. Не ради мамы, не ради себя. Ради него. Потому что теперь спасать ее было некому.
Но в тот вечер, глядя на реку, она впервые почувствовала, что может спасти себя сама. Круги на воде исчезли, а она осталась.
