Диана 
— Эй, рыжий! Ты откуда взялся? — Аня остановилась перед дверью своей квартиры, разглядывая крупного кота с потрепанным ухом, который развалился на коврике, будто это его законное место.
Кот даже не шевельнулся. Лишь лениво приоткрыл один глаз, словно говоря: «Я тут главный, а ты так, мимо проходила». Его рыжая шерсть блестела в тусклом свете подъезда, а взгляд был настолько уверенным, что Аня невольно усмехнулась.
— Ну и наглец же ты! — пробормотала она, роясь в сумке в поисках ключей.
Кот, будто уловив ее действия, чуть подвинулся, освобождая место, но уходить явно не собирался. Он внимательно следил за каждым движением Ани, словно прикидывал, стоит ли ей доверять.
Ключи наконец нашлись, и Аня, повозившись с замком, бросила еще один взгляд на незваного гостя.
Эта квартира, маленькая, но такая желанная, появилась в их с мужем жизни всего три месяца назад. Двухкомнатная, в старой панельной пятиэтажке, она была их личным чудом. Кто-то бы фыркнул: «Подумаешь, хрущевка!» Но для Ани и ее мужа Егора это было сокровище. Еще год назад они ютились в комнате у бабушки Егора в шумной коммуналке, где вечно пахло щами и звучали споры соседей. Тогда собственное жилье казалось несбыточной мечтой, и они были благодарны уже за то, что их не выгоняли.
— Аня, ты только с соседями лади! — наставляла свекровь Светлана Ивановна, помогая отмывать их комнату перед переездом. — Люди они непростые, но добрые.
— Добрые? — Аня скептически хмыкнула, выжимая тряпку. — Если пьют с утра до ночи, то где тут доброта?
Ее длинные русые волосы, которые Егор обожал, вечно лезли в лицо во время уборки. Аня заправляла их за уши, но непослушные пряди тут же выскальзывали, делая ее похожей на растрепанного воробья.
— Сложно объяснить, — вздохнула Светлана Ивановна. — Жизнь их потрепала, вот и спасаются, как умеют. Не суди строго.
Аня понимала, о чем она. Сама росла в приемной семье, которая, как только ей исполнилось восемнадцать, вежливо указала на дверь. Родная мать оставила ее в четыре года на автобусной остановке с потрепанным мишкой и запиской в кармане: «Позаботьтесь о ней». Аня сидела на холодной скамейке, сжимая своего плюшевого друга, которого звала Мишуткой, и ждала. Ждала, пока не стемнело, пока не замерзли пальцы, пока не подошел высокий мужчина в форме и не спросил:
— Малышка, ты чья?
Аня молчала, прижимая мишку к груди. Мужчина присел рядом, осторожно коснулся уха игрушки и спросил:
— А как зовут твоего друга?
— Мишутка… — прошептала Аня, впервые подняв глаза.
— А мама где?
Аня разрыдалась. Мужчина растерялся, вызвал по рации напарницу, а та, приехав, увезла девочку в тепло. Никто из прохожих, спешивших мимо, не обратил внимания на одинокого ребенка, который часами сидел на остановке.
Мать нашла ее спустя годы, перед самым выпускным. Высокая, худая женщина с усталым лицом появилась у школы, протягивая руки:
— Анечка, доченька моя! Я тебя нашла!
Аня застыла. Приемная семья, где она жила с четырьмя другими детьми, не баловала теплом. Их кормили, одевали, отправляли в школу и на кружки, но любви там не было. Долг и забота — да, но не больше. Аня мечтала о маме, представляла, как та приедет, обнимет, заберет к себе. Но, глядя на эту женщину, она не почувствовала ничего, кроме пустоты.
— Ты кто? — спросила она холодно.
— Анечка, я же твоя мама!
Рядом оказалась Маша, подруга из приемной семьи, которая училась с Аней в одном классе. Она решительно шагнула вперед:
— Женщина, вы ошиблись. Это моя сестра. Уходите.
Маша схватила Аню за руку и потащила прочь. Аня, которая с Машей вечно спорила, впервые почувствовала тепло от ее поддержки. С того дня Маша стала ей ближе, чем кто-либо.
Мать приходила еще неделю, каждый день поджидая у школы. Она не бросалась больше с10, а только просила:
— Анечка, поговори со мной, пожалуйста!
Маша, которая была рядом, посоветовала:
— Сходи, поговори. Узнаешь, почему она так поступила. Это твой шанс закрыть эту историю.
Аня решилась. Разговор был коротким и болезненным.
— Ты меня бросила, — сказала она, глядя матери в глаза.
— Прости, доченька. Я была молодой, глупой. Жить было негде, работы не было…
— Не называй меня так, — оборвала Аня. — Почему ты оставила меня?
— Я не справлялась. Отец твой ушел, я осталась одна. Думала, что так будет лучше для тебя. Оставила записку, чтобы тебя не бросили…
— Записка? — Аня горько усмехнулась. — И ты думала, этого хватит?
— Я виновата, знаю. Дай мне шанс все исправить…
— Исправить? — Аня покачала головой. — Ты не вернешь мне детство. Я не хочу тебя видеть.
— Ты не простишь?
— Может, и прощу когда-нибудь. Но забыть не смогу.
Аня развернулась и ушла. Она больше не спорила с теми, кто говорил, что она не может помнить ту остановку. Но помнила. Холод, шум автобусов, страх. Эти ощущения въелись в нее навсегда.
Маша поддержала ее:
— Ты сделала, как решила. Не жалей. Иди дальше.
— Ты такая умная, Машка, — улыбнулась Аня.
— Не особо, — хмыкнула та. — Но учусь. Хочу стать психологом. Может, тогда пойму, как жить правильно.
Спустя годы, когда Маша уже стала мамой двоих детей, она сказала Ане:
— Никто не знает, как правильно жить. Ни ты, ни я. Просто делай так, чтобы твоим было тепло и уютно, а чужим не хотелось лезть в твою жизнь с советами.
Аня научилась смотреть на свои проблемы легче. Подумаешь, комната в коммуналке? Зато своя. Ремонт сделали с Егором сами, и жизнь заиграла новыми красками. Соседи, хоть и пили, были тихими. Потеряли сына, вот и заливали горе. Аня научилась их не осуждать, а сочувствовать.
Светлана Ивановна, свекровь, оказалась человеком невероятной энергии. Она приняла Аню, как родную, хотя та ждала подвоха.
— Ань, не жди от нее подстав, — советовала Маша перед первой встречей с семьей Егора. — Но и не расслабляйся. Присмотрись. Ей тоже нужно время, чтобы тебя понять.
Светлана Ивановна поначалу пугала Аню своей напористостью. Все в ней было чересчур: громкий смех, широкие жесты, желание всех осчастливить.
— Аня, поможешь мне пальто выбрать? — однажды попросила она. — Егору по магазинам таскаться — мука, а мне одной сложно.
Аня согласилась неохотно, но к концу дня они возвращались с кучей пакетов, и большая часть покупок была для Ани: кофта, сапоги, сумка. Светлана ловила ее взгляд на витринах и тут же тащила в магазин:
— Ну-ка, прикинь! Тебе идет!
Протестовать было бесполезно. Аня благодарила, но держала дистанцию. Слишком уж это было непривычно — забота от чужого человека.
Светлана, кажется, поняла ее сдержанность и не настаивала на сближении. Но идею Ани и Егора жить отдельно поддержала сразу:
— Бабушке Егора уже тяжело одной. Переедет ко мне, а вы займете ее комнату. Пора вам самим учиться жить.
Бабушка Егора, Вера Петровна, была женщиной с характером. После переезда она будила Светлану по утрам:
— Вставай, лежебока! Пора на зарядку!
Светлана ворчала, но возила мать в парк, где та с удовольствием обливалась холодной водой.
— Дочка, я правильно все сделала? — спрашивала Светлана.
— Конечно, — отвечала Вера Петровна. — Молодым надо самим шишки набивать. А Аню не дави. Она гордая, но сердце у нее доброе.
Светлана прислушалась. В гости ходила, только если звали, и с советами не лезла. Она помнила, как сама была молодой и спорила со свекровью, пока не родился Егор. Тогда свекровь смягчилась, помогала с ребенком, учила:
— Бери его на руки, прислушивайся к себе. Ты — мать, плохого ему не сделаешь.
Аня, глядя на Светлану, начала понимать, что забота может быть искренней. Когда Вера Петровна предложила продать свою комнату, чтобы помочь молодым с жильем, Аня расстроилась:
— Нам теперь негде жить, — призналась она, помогая бабушке разбирать бумаги.
— Справитесь, — усмехнулась Вера Петровна. — Вы молодые, работаете. Снимете что-нибудь. А на квартиру копите потихоньку.
— Мы копим, — кивнула Аня. — Маша говорит, даже маленькие сбережения дают уверенность.
— Умница твоя Маша, — улыбнулась бабушка. — А Светланку мою не обижай. Она тебя дочкой считает.
— Я не обижаю, — возразила Аня. — Она удивительная. Только я не привыкла, чтобы меня жалели.
— Жалеть — не плохо, — покачала головой Вера Петровна. — Жалость — это когда сердцем чувствуешь чужую боль. Но жалеть надо с умом. Если, к примеру, муж твой запьет, а ты его жалеть будешь — толку не будет. Или ребенка баловать из жалости — тоже беда. Жалость — это про заботу, про тепло.
— А кого жалеть надо? — спросила Аня.
— Тех, на кого сердце укажет. Родных, близких, животных. Но если жалеешь — делай это по-настоящему. Взял кота с улицы — не корми разок, а дай ему дом.
Эти слова Аня вспомнила, глядя на рыжего кота у своей двери. Он дал себя погладить, но в квартиру заходить не спешил. Вдруг рванул наверх по лестнице, а через минуту вернулся, неся в зубах крошечного рыжего котенка.
— Серьезно? — Аня рассмеялась, принимая малыша.
Кот снова умчался и притащил второго котенка, такого же рыжего, но шустрого. Тот вырывался, и кот дважды ронял его, но упрямо тащил к Ане.
— Ну ты и мамочка! — хохотала Аня, открывая дверь шире. — Всех принес?
Кот вошел осторожно, оглядываясь, и тут же принялся учить котят пользоваться лотком, который Аня достала из кладовки.
— Умный какой! — восхитилась она, глядя, как он деловито возится с малышами. — Пойду поищу вам еду.
Вечером Аня созвала семейный совет.
— Светлана Ивановна, если вы против, я найду котятам дом. Но на улицу их не выгоню, жалко. Не знаю, где их мать, но этот рыжий — прямо нянька!
— Аня, это ваша с Егором квартира, — улыбнулась Светлана. — Вам и решать, кто тут будет жить. Что кормила их?
— Молоком. Хорошо, что лакать умеют.
— Одного котенка я заберу, — решила Светлана. — А с остальными что?
— Котенка пристрою, а кота оставлю. Буду у него учиться.
— Чему? — удивилась Светлана.
Аня переглянулась с Егором, и тот кивнул, давая ей слово.
— Как быть хорошей мамой, — сказала Аня, тронув кота за ухо. — Скоро у нас будет малыш, и я хочу, чтобы он рос в тепле и любви.
Светлана ахнула, обняла Аню, и та, не сдержавшись, расплакалась от ее тепла.
А через месяц рыжий кот, которого назвали Платоном, привел домой еще одного котенка — черного, как ночь. Аня только рассмеялась:
— Ну, Платон, ты явно решил, что наш дом — приют для всех хвостатых!
Она не прогнала малыша. А вскоре, когда родился их сын, Платон стал его первым другом, терпеливо позволяя тянуть себя за усы и охраняя колыбель, будто настоящий старший брат.
