Диана 
В прошлом году жизнь подкинула отцу моей подруги, Михаилу Григорьевичу, испытание, которое он до сих пор вспоминает с улыбкой и лёгким румянцем. Михаилу — 67, и он из тех детских врачей, что превращают осмотр в игру: пока малыш хохочет над его шутками, он уже выписывает рецепт, а мама только диву даётся, как это всё произошло. Весёлый, с пышными усами и добродушным взглядом, он похож на доброго волшебника из старых сказок — или, как я себе представляю, на Эркюля Пуаро, только с мягким сердцем и без монокля.
Но вот беда: в прошлом году Михаил вышел на пенсию. Казалось бы, заслуженный отдых! Но для человека, который всю жизнь был в центре детского смеха и родительской благодарности, тишина дома оказалась невыносимой. Жена его, Елена, моложе на 15 лет, всё ещё порхала на своей работе в юридической фирме, а Михаил тосковал. Мопс Барон, хоть и был верным другом, не мог заменить привычный ритм жизни. Домино в парке? Газетка у камина? Нет, это не про него. Он ещё был полон сил, и сердце требовало дела.
Тут-то и подоспела идея от старшей дочери, Ксении, которая уже десять лет жила с семьёй в Израиле. «Пап, приезжай к нам на пару месяцев! — уговаривала она. — Погреешься на солнышке, с внуками время проведёшь, развеешься». Михаил ворчал: «Что я там забыл? Хумус ваш этот есть да по набережной шляться?» Но Елена и младшая дочь, Маша, настояли, и вскоре наш доктор, собрав чемодан, отправился в Тель-Авив.
Однако уже через неделю Михаил засобирался обратно. «Скучно! — жаловался он по телефону. — Все на работе, внуки в школе, а я что, один по пляжу бродить должен? Соскучился по тебе, Леночка, по Барону, по котлетам нашим!» Ксения запаниковала: обещала же маме, что устроит отцу отдых, а он чуть ли не билеты домой покупает. «Пап, ну найди себе занятие! Хоть работу какую-нибудь!» — в отчаянии выпалила она. Михаил только хмыкнул: «Работу? В чужой стране? Смешно».
Но судьба, как хороший сценарист, уже готовила поворот. На выходных сосед Ксении, Давид, пригласил их на свой юбилей. Праздник был тёплым, семейным: стол ломился от угощений, звучали тосты, а в центре внимания сияла мама Давида — 92-летняя Ида Соломоновна. Если вы представили себе хрупкую старушку, тихо сидящую в уголке, забудьте. Ида Соломоновна была легендой. В молодости она блистала на сцене московского театра, её аплодировали залы, а поклонники осыпали цветами. Даже в свои девяносто с лишним она оставалась актрисой: яркой, остроумной, с идеальной осанкой и лукавым взглядом. На юбилее она то пела старые романсы, то рассказывала байки о театральных гастролях, и Михаил, сам того не замечая, не мог отвести от неё глаз.
— Какой приятный мужчина, — шепнула Ида Соломоновна сыну, когда гости разошлись. — Воспитанный, с душой.
На следующий день Давид явился к Михаилу с деловым предложением. «Слышал, вы хотите чем-то заняться, пока здесь. Не согласитесь ли стать компаньоном для нашей мамы? Ей нужен собеседник, спутник на прогулки. Она у нас активная, а мы с женой волнуемся, когда она одна. Ничего сложного: гуляйте, болтайте, наслаждайтесь. А мы вам за это, скажем так, отблагодарим». Михаил опешил. «Я? Сопровождать вашу маму? Да она, поди, по скверику прогуляется и чаю попьёт». Ксения, услышав это, расхохоталась: «Пап, соглашайся! Лучше работы не найдёшь. Будешь с Идой Соломоновной кофе пить да о жизни беседовать».
И Михаил согласился. Он и представить не мог, что это будет самое невероятное приключение в его жизни.
На следующий день он, галантно предложив руку, спросил:
— Ида Соломоновна, куда сегодня направимся?
— В Яффо! — бодро ответила она. — Обожаю тамошние улочки. А потом заедем в одно местечко, отведаем хумус с трюфельным маслом.
— В Яффо? — растерялся Михаил. — Это же далеко. Может, поближе где погуляем?
— Далеко? — Ида Соломоновна прищурилась. — У меня «Мерседес» в гараже. Поехали!
Да, 92-летняя актриса лихо водила машину, да ещё и с таким азартом, что Михаилу оставалось только держаться за ручку двери и молиться. В Яффо она носилась по мощёным улицам, рассказывая о художниках, которые жили здесь сто лет назад. Михаил, пыхтя, едва за ней поспевал. «Может, присядем, кофе выпьем?» — взмолился он. «Кофе? — рассмеялась Ида. — Это потом. А сейчас вон туда, к галерее, там потрясающие картины!»
Так начались их приключения. Ида Соломоновна возила Михаила по всей стране: от стен Иерусалима до садов Хайфы, от древней Кесарии до шумных рынков Назарета. В дороге она рассказывала о своей жизни: как пела с Вертинским, как танцевала на балу в Париже, как в 60-е покупала за границей легендарные фильдеперсовые чулки — тонкие, как паутинка, но прочные, как мечта.
— Это были чулки для королев, — кокетливо улыбнулась она, чуть приподняв подол платья. — Вот, до сих пор ношу. Смотрите, какая прелесть!
Михаил, покраснев, пробормотал что-то о моде и поспешил сменить тему. Но Ида Соломоновна была неумолима: она читала Ахматову, спорила о театре, а однажды даже уговорила его спеть с ней романс под гитару уличного музыканта.
Михаил уставал. От её энергии, от бесконечных историй, от хумуса с травами, который он так и не полюбил. Но в глубине души он чувствовал: эти месяцы вернули ему вкус к жизни. Хандра отступила, а Ида Соломоновна, с её огнём в глазах, напоминала, что возраст — это лишь цифра.
И вот настал день прощания. За ужином в уютном тель-авивском кафе Ида вдруг посмотрела на Михаила с непривычной серьёзностью.
— Миша, вы что, правда уезжаете? — тихо спросила она.
— Ну да, Ида Соломоновна, — мягко ответил он. — Дома жена ждёт, Барон наш, мопс. Да и внуки уже заждались.
— А я? — её голос дрогнул. — Я думала, между нами что-то есть. Вы же видели мои чулки! Мы говорили о поэзии, о жизни… Это было как любовь.
Михаил замер, не зная, смеяться или паниковать. Он привык успокаивать детей, но как успокоить 92-летнюю актрису, которая смотрит на него, как на героя мелодрамы?
— Ида Соломоновна, вы же знаете, я женат, — начал он, чувствуя, как потеет лоб. — И Леночку свою люблю. А вы… вы потрясающая. Но я, право, не думал…
— Не думал? — она вскинула бровь. — А кто пел со мной «Очи чёрные»? Кто аплодировал, когда я читала Бродского? Я уже прикинула: у сына дом, у меня пенсия, можем купить виллу у моря. Живи, Миша, со мной!
Он чуть не поперхнулся фалафелем. Кафе, казалось, замерло, подслушивая их разговор. Михаил кашлянул, собрался с духом и сказал:
— Ида Соломоновна, вы — как театр: яркая, живая, незабываемая. Но моя сцена — дома, с Леной, с семьёй. А вы… Вы и без меня звезда.
Она посмотрела на него долгим взглядом, потом улыбнулась — чуть грустно, но с достоинством.
— Ну что ж, доктор. Вы разбили мне сердце. Но я переживу. Я ведь актриса.
Они расстались друзьями. Давид вручил Михаилу конверт с щедрым вознаграждением, а Ида Соломоновна подарила ему на прощание томик Цветаевой с надписью: «Мише, который вернул мне сцену. Не забывай свою Розу».
Вернувшись домой, Михаил обнял жену, погладил Барона и с облегчением вдохнул запах родных котлет. Хандра ушла, а в глазах появился новый блеск. Он даже начал подрабатывать в местной поликлинике — не ради денег, а чтобы снова слышать детский смех.
А недавно, сидя с внучкой Соней, которой едва исполнилось десять, он спросил:
— Ну что, Сонечка, как дела?
— Ой, деда, я влюбилась! — выпалила она. — В Димку из класса. Он теперь мой парень!
— И что ты чувствуешь? — улыбнулся Михаил.
— Счастье! — серьёзно ответила Соня. — Я два месяца за ним бегала!
Михаил рассмеялся, вспомнив Иду Соломоновну. Любовь, подумал он, не знает возраста. В девять или в девяносто — она всегда как спектакль: яркая, непредсказуемая и полная жизни.
