Елена аккуратно разгладила стопку свежих простыней и убрала их в шкаф. Субботнее утро пахло кофе и тишиной. «Свобода», — мелькнуло в голове, и она улыбнулась, бросив взгляд на часы. Половина одиннадцатого. Виктор, как обычно, ещё нежился в постели, наслаждаясь редким выходным. Скоро он появится на кухне, потирая глаза, с неизменной просьбой: «Лен, а есть что к кофе? Только чтоб с душой, а не просто печеньки».

Елена не спорила. Ей нравилось создавать уют — накрывать стол, резать фрукты, ставить на плиту сковородку для оладий. В свои 55 она умела превратить любой день в маленький праздник. Первая семья, второй брак, бесконечные посиделки с друзьями — её кухня повидала всё. Виктор любил приводить гостей: «Знакомьтесь, это моя Лена, она у меня волшебница!» Сначала это грело сердце. Теперь — слегка напрягало. Но она молчала, как привыкла.

Виктор был мужик что надо, как любила повторять её подруга Света. Без загулов, без интрижек, с руками, которые могли и полку прибить, и кран починить. Но вот с финансами у него была вечная игра в прятки. Работал он электриком, брал заказы то тут, то там. Иногда везло, и деньги текли рекой. Чаще — заказчик «кормил завтраками», а Виктор только разводил руками. Елена же, как администратор в небольшой фирме, жила по чёткому графику. Зарплата — копейка в копейку, всё расписано, всё под контролем.

— Леночка, — донеслось из спальни хрипловато. — Ты уже живая? А к кофе чего-нибудь наколдовала?

Елена только хмыкнула. Ну, началось.

— Оладьи с бананом. С мёдом, как любишь, — отозвалась она, мешая тесто.

— Ого, бананы! — Виктор высунулся в дверях, в растянутой футболке с логотипом какой-то рок-группы. — Ты меня прям балуешь.

— Кто-то же должен, — ответила она, пряча улыбку. Когда-то она и правда баловала от души. Теперь это была скорее традиция. И ещё — её способ держать марку: сказала оладьи, значит, будут оладьи.

Пока Виктор плескался в ванной, напевая что-то из «Кино», Елена накрыла стол. Тарелки, миска с оладьями, мёд в стеклянной баночке, пара яблок для красоты. Включила радио — там пела какая-то молодая певица, голос звонкий, как весенний ручей. Всё было как всегда. Спокойно, привычно, уютно.

И именно в этот момент, среди аромата кофе и бананов, всё изменилось.

— Лен, — начал Виктор, усаживаясь за стол и намазывая оладьи мёдом. — Слушай, ты ж у нас с цифрами на «ты». Прикинь, Максиму надо за курсы заплатить. Не бог весть что, тысяч тридцать за три месяца. У меня сейчас с заказами туго, один клиент тянет, другой вообще пропал. Короче, можешь выручить? Я потом отдам, клянусь.

Елена замерла, держа чашку. Радио будто притихло. Даже певица, кажется, сбавила тон.

— Повтори, — сказала она тихо, чтобы убедиться, что не ослышалась.

Виктор, не чувствуя подвоха, продолжал жевать, улыбаясь.

— Ну, за курсы Макса. Тридцать тысяч. Это ж не на ерунду, Лен, сыну. На будущее.

Елена медленно поставила чашку на стол. Посмотрела на него. И вдруг поняла: вот оно. Тот самый момент, когда что-то треснуло. Не чашка, не стол — внутри неё.

— Ты серьёзно думаешь, что я буду за это платить? — спросила она, и голос её был ровным, как лезвие.

Виктор нахмурился, но всё ещё не уловил, куда дует ветер.

— В смысле? Это ж Макс. Мой сын, да, но мы же семья. Или нет?

— Семья? — Елена встала, подошла к окну. Под окнами мальчишки гоняли мяч, соседка тётя Вера тащила сумку с рынка. Мир жил своей жизнью, а у неё внутри всё кипело. — С каких пор я стала матерью твоим детям, Витя? Я помогала, кормила, принимала. Но платить за их курсы? Это когда такое стало моим долгом?

Виктор отложил вилку. Лицо его потемнело.

— Лен, ты чего завелась? Я ж не на себя прошу. На ребёнка. Это ж не шмотки, не игрушки. Образование!

— Образование — это важно, — согласилась она, поворачиваясь. — Но у меня есть сын. И мои планы. Я в августе хотела на море, первый раз за пять лет. Мы кухню собирались обновить. Или ты забыл?

— Ну, кухня подождёт. А тут ребёнок, Лен. Неужели тебе жалко?

— Жалко? — Глаза её вспыхнули. — А тебе не жалко, что я всё время всё тяну? За машину твою кредит закрыла — ты вернул? За поездку к твоей сестре в прошлом году — где деньги? За ремонт у твоих родителей — хоть рубль виделся? Где, Витя?

Он молчал. Потом буркнул:

— Я думал, мы вместе. Семья же так и работает — помогаем друг другу.

Елена села напротив. Руки дрожали, но голос был твёрд.

— Семья — это ты и я. Не ты, я и твои долги. Не твои дети, за которых я должна платить. Не твои «потом отдам». Пойми это.

Виктор встал, хлопнул ладонью по столу.

— Ясно. Значит, я один. Понял.

И ушёл в комнату. Дверь щёлкнула, как выстрел.

Елена осталась одна. Тишина. Певица на радио смолкла, началась реклама. Пахло мёдом и бананами, но утро теперь было горьким.

Она сидела на диване, глядя в телевизор. Там какой-то шеф-повар с энтузиазмом шинковал зелень, обещая «взрыв вкуса». Елена щёлкнула пультом.

— Взрыв, блин, — пробормотала она. — Жарьте свои кабачки, клоуны.

Усталость навалилась не физическая, а какая-то внутренняя. Как будто годы её жизни кто-то сложил в чемодан и утащил. Зачем она всё это делала? Ради кого? Чтобы в итоге услышать: «Жалко тебе, значит, не семья».

Вспомнилось, как Виктор впервые привёл своих сыновей — Максима и Костика. Мальчишки стояли в прихожей, как на допросе, буркнули «здрасте» и уткнулись в телефоны. Елена тогда испекла пирог, поставила сок — всё нетронутое осталось. Виктор отмахнулся:

— Подростки, Лен. Не парься, привыкнут.

Потом были его родственники. Мама с вечно поджатыми губами, будто Елена ей что-то должна. Отец, вечно пахнущий табаком и гаражом. И все они — её «новая семья». Брали, не спрашивая. А она терпела, думая, что так надо.

Елена набрала сына — Данилу.

— Мам, привет! — голос бодрый, как всегда. — Ты чего звонишь, соскучилась?

— Да вот… сижу. Думаю. Витя опять за своё — за детей его платить просит.

— Ну ты даёшь, мам! — Даниил засмеялся, но тут же посерьёзнел. — Слушай, ты зачем ему банкомат? Он мужик или кошелёк твой приватизировал?

Елена молчала. Слова сына били в точку, но внутри всё равно ныло. Не привыкла отказывать, не привыкла быть «неудобной».

— Ладно, разберусь, — сказала она.

— Не будь мягкой, мам. Иногда лучше одной, чем с таким «вместе».

Елена усмехнулась. Сын — вылитый она сама в молодости. Прямой, резкий. Её первый муж тоже был таким — ушёл, не оглядываясь. А она осталась, растила Данилу одна. И справилась. Так чего сейчас боится?

— Боится, что опять одна, — подумала она, глядя в окно.

Виктор весь вечер не выходил из комнаты. Как ребёнок, которого лишили конфет. Елена подогрела ужин, оставила ему тарелку на столе. Не пришёл. Убрала в холодильник. И впервые поужинала одна — без угрызений совести.

Утром его не было. Ушёл, не сказав ни слова. На столе — записка: «Поехал к другу. Подумаю. Не жди».

Елена посмотрела на бумажку. Не жди? Она и не собиралась. Но что-то дрогнуло. Привычка — страшная штука.

Она смахнула записку в мусорку, как пыль. Заварила кофе, открыла окно. Весна пахла мокрой землёй и цветами. Мир крутился, и она — одна. Но это «одна» вдруг не пугало.

День прошёл в делах. Разобрала кладовку, выкинула старые банки, которые «вдруг пригодятся». Перестирала шторы, помыла окна. И будто заодно вычищала себя — от обид, от привычки быть для всех удобной.

К вечеру позвонила Света.

— Ленка, что там у тебя? Слышала, вы с Витькой поругались?

— Да ерунда. Хочет, чтоб я за сыновей его платила.

— Ну ты даёшь! Я б уже его чемоданы выставила!

Они засмеялись. И стало легче. Смех — это жизнь. А не сидеть, глядя в стену.

На третий день Виктор не вернулся. Елена не звонила. Не из принципа, а потому что поняла: зачем? Её жизнь не остановилась. Даже наоборот — дышится свободнее. И трат нет. Никаких «одолжи», никаких гостей, никаких «потом отдам».

На четвёртый день он позвонил. Голос усталый.

— Лен… я тут у друга. Неудобно, его жена косится. Не заберёшь меня?

Елена молчала.

— Лен, ты слышишь?

— Слышу. Но ты взрослый, Витя. Сам ушёл — сам и возвращайся. У меня дела.

И отключила. Сердце колотилось, но не от боли — от силы. Впервые она не кинулась спасать.

Виктор вернулся на пятый день. За окном моросил дождь, асфальт блестел, как зеркало. Он стоял на пороге, промокший, с виноватым лицом, но без привычного «ну, Лен, ты же понимаешь».

— Я не просить, — сказал он сразу. — Просто домой. У друга тесно, да и не моё это — у чужих.

Елена посмотрела на него. Хотелось сказать что-то колкое, но вдруг стало жалко. Не его — себя. Столько лет быть «той, кто всегда поможет».

— Заходи, — сказала она сухо. — Пол не пачкай, я мыла.

Виктор разулся, прошёл в кухню, сел на краешек стула. Елена включила чайник. Не спрашивала, как дела. Знала: либо сам расскажет, либо не надо.

— Слушай, — начал он, глядя в стол. — Я подумал. Ты права. Я на тебя всё сваливал. Думал, семья — это когда всё общее. А ты… ты не обязана.

— А ты меня спросил, хочу ли я это «общее»? — Елена поставила перед ним чай. — Когда ты последний раз спрашивал, чего я хочу?

Он молчал. Отпил чай, поморщился — горячий.

— Я не знал, что ты так чувствуешь.

— Потому что ты не спрашивал. С тобой легко, если молчать. Я молчала. А теперь — всё.

Виктор посмотрел на неё. Впервые — не как на «свою Ленку», а как на человека. С границами, с желаниями. И ему это не понравилось.

— Я не хотел тебя обидеть, — сказал он тихо.

— Ты не хотел думать. А теперь — думай. Решай: ты мужчина или просто жилец?

Он встал, подошёл к окну. Дождь стучал по подоконнику.

— Я найду работу. Постоянную. Хоть курьером, хоть на склад. Сам заработаю.

— Иди. Я не против. Но за тебя платить не буду.

Он кивнул. И в его голосе была не обида — усталость. Он понял: Елена другая. И либо он изменится, либо останется один.

Утром Виктор ушёл рано. Через пару часов пришло сообщение: «Устроился курьером. Вечером буду».

Елена посмотрела на телефон, будто он выдал прогноз погоды на Марсе. Виктор — и на работу? Без нытья? Она улыбнулась. Не победой — облегчением. Она больше не одна в своих решениях. А если станет одна — не пропадёт.

День пролетел. На работе завал, отчёты, звонки. Елена вернулась домой в восьмом часу, кинула сумку, включила плиту. Думала не «что Вите приготовить», а «что бы мне сейчас вкусного?»

В дверь позвонили. Виктор. Усталый, но какой-то… живой. Без нытья, без оправданий.

— Лен, я… начал. Платят сразу, по дням. Вот — протянул мятые купюры. — Три тысячи за сегодня.

Елена взяла деньги. Не из жадности — из принципа. Положила на полку.

— Молодец. Сам. Так и живи.

Он кивнул, сел за стол. Не требовал еды, не жаловался. Просто сидел.

— Прости, Лен. Я думал, всё само. А ты… ты тащила.

Елена налила ему суп, не глядя.

— Я не лошадь. Я женщина. Хочешь быть рядом — цени.

Он кивнул. И впервые между ними не было обид. Только понимание.

Прошло три недели. Дом изменился. Виктор уходил рано, возвращался поздно. Денег не просил, гостей не таскал. Елена жила, как с соседом: здороваются, кивают, иногда перекидываются парой слов. Разговоров по душам не было. И Елену это устраивало.

Виктор пытался «заслужить прощение». Приносил булочки из пекарни, подарил букет ромашек (не в сезон, конечно). Раз даже пропылесосил. Елена видела, но не комментировала. Прощение — не булочки. Его зарабатывают поступками.

Однажды она нашла на столе конверт. Без надписей. Внутри — деньги и записка: «На кухню. Как обещал».

Елена села. Это был момент. Не из-за денег, а потому что он помнит. Не ушёл в обиды, не забыл. Свою долю внёс. И ничего не сказал.

Она не знала, что делать. Хвастаться Свете? Не её стиль. Положила конверт в ящик и пошла готовить ужин. Для себя. Ну, и ему, если придёт.

Вечером он вернулся. Пахло асфальтом и усталостью. Но он был… другим. Спокойным.

— Устал, — сказал он, садясь. — Но знаешь, Лен, оно того стоит. Когда сам заработал — тратишь с гордостью.

Елена поставила тарелки. Обычный ужин.

— Хорошо. Живи так. Не за мой счёт.

Он кивнул. И вдруг сказал:

— Спасибо, Лен.

Она посмотрела на него.

— Не надо «спасибо». Просто не мешай мне быть собой.

Через пару дней пришли его сыновья — Максим и Костик. Без звонка, просто стояли в прихожей. Виктор вышел, нахмурился.

— Мы к Елене, — сказал Максим. — Поговорить.

Елена вышла, вытирая руки.

— Ну, чего вам?

Максим кашлянул.

— Папа сказал, ты платить не будешь. Мы сначала думали, что это… ну, нечестно. А потом… он взрослый. Сам должен. Мы тоже не дети. Решили подрабатывать. А тебе… — он протянул пакет с пирожными, — спасибо. За всё, что делала.

Елена молчала. Горло сжало. Не из-за пирожных — из-за слов.

— Идите, работайте. Учитесь. Жизнь — не бесплатная.

Они кивнули, ушли. Виктор смотрел вслед, потом повернулся к Елене.

— Видишь, даже они поняли. А я — поздно.

Елена усмехнулась.

— Лучше поздно, чем за мой счёт.

Прошёл месяц. Всё встало на места. Они жили вместе, но уже иначе. Как взрослые, где каждый за себя, а вместе — за общее. Елена больше не тащила всё. Виктор — не король, а партнёр.

Однажды вечером, глядя в окно, Елена подумала: «Жить можно. И не стыдно». А потом пошла заваривать чай. Для себя. И, может, для него.

Но это уже была другая история. С привкусом свободы и запахом ромашек.