Диана 
Когда мир рушится, остаётся только любовь, которая способна всё собрать заново.
Марина ждала этого дня, как чуда, что вот-вот расцветёт в её жизни. Выписка из роддома — момент, о котором она мечтала, представляя, как они с мужем, рука об руку, понесут своего малыша в новый мир. Она поправила мягкий плед в зелёном конверте, прижала сына к груди и улыбнулась, глядя в окно. На улице искрился первый снег, а на крыльце стоял он — Никита. В руках — букет белых хризантем и смешной плюшевый зайчик. Он поднял глаза, помахал ей, и его улыбка обещала счастье.
Но счастье оказалось хрупким, как тот самый снег.
Когда Никита взял сына на руки, его лицо изменилось. Улыбка исчезла, взгляд стал холодным, почти чужим. Он молча вернул ребёнка Марине, бросил короткое: «Я скоро» — и ушёл. Дверь роддома хлопнула, как приговор.
Марина застыла, прижимая сына. Её пальто, ещё вчера казавшееся таким тёплым, теперь не спасало от ледяного ветра предательства. Медсестра, пожилая женщина с добрыми глазами, тронула её за плечо:
— Не бери в голову, милая. Бывает, мужчины пугаются. А ребёнок… светленький, глазки серые. Может, он подумал… ну, знаешь.
Марина покачала головой. Она вспомнила, как Никита, смеясь, говорил на УЗИ: «Блондин? Ну, точно от соседа!» Она отмахивалась, думая, что это просто шутки. Но теперь его взгляд, полный сомнений, резал сердце.
Телефон молчал. Такси подъехало, и водитель, крепкий мужчина с сединой в бороде, заметил её слёзы.
— Не плачь, девочка, — буркнул он, заводя машину. — У тебя теперь сокровище. А он… если не дурак, вернётся. А если дурак — зачем он тебе?
Марина слабо улыбнулась, глядя на спящего сына:
— Мы справимся, правда, Лёша?
Дома было тихо. Детская, где они с Никитой клеили обои и собирали кроватку, казалась чужой. Марина уложила сына и дала волю слезам. Не от боли — от пустоты.
Никита появился ночью. От него пахло виски, глаза были красными. Он молча прошёл к кроватке, уставился на Лёшу. Марина встала рядом, готовая защищать сына, как львица.
— Чей он? — голос Никиты дрожал.
— Твой, — отрезала она. — Хочешь тест? Делай. Но унижать меня не смей.
В памяти всплывали их вечера: как они вместе слушали сердцебиение малыша на УЗИ, как Никита рисовал на её животе смешные смайлики, как спорили, называть сына Лёшей или Мишей. А теперь он смотрел на ребёнка, как на загадку.
— Он… не похож на меня.
— Твой.
Марина меняла пелёнку, когда Никита вдруг шагнул ближе. Она напряглась, но он замер, глядя на маленькую ладошку сына.
— Пальцы… такие же длинные, как у меня. И родинка на запястье. Точь-в-точь.
— Тише, он спит, — шепнула Марина.
— Почему он такой светлый? — голос Никиты дрогнул.
— Твоя бабушка. Ты сам рассказывал — она была блондинкой, с серыми глазами.
Никита опустился на стул, закрыл лицо руками:
— Прости, Марин… Я идиот. Испугался, поверил… Прости.
Она молчала. Дни шли, и она держала дистанцию. Никита старался — вставал к Лёше ночью, приносил ей чай, шептал извинения. Но её сердце оттаивало медленно.
Однажды вечером, когда снег за окном падал крупными хлопьями, Никита принёс старый семейный альбом. Они сидели на диване, а Лёша посапывал в кроватке. Никита открыл страницу с пожелтевшей фотографией — молодая женщина с длинными светлыми волосами и серыми глазами улыбалась в объектив.
— Это бабушка Лариса, — сказал он. — Лёшка — её копия. Как я мог забыть?
Марина посмотрела на фото, потом на сына. И впервые за недели улыбнулась.
Через месяц, когда приехали родные, дом наполнился смехом. Тётя Никиты, увидев Лёшу, всплеснула руками:
— Вылитая бабушка Лариса! Те же глаза, тот же носик! Смотри, Никит, твой сын — настоящий наследник!
Никита поднял Лёшу на руки, и его лицо светилось гордостью:
— Мой мальчик. Мой свет.
А Марина смотрела на них и думала: иногда, чтобы увидеть правду, нужно пройти через бурю. Но в конце всегда ждёт свет — тот, что сияет в глазах ребёнка и в сердце, которое учится прощать.
