Сиротская правда

Солнце пылало над деревней, будто норовило спалить все тайны, что шептались за заборами, но Лиза, стоя у прилавка сельского магазина, чувствовала лишь холод чужих взглядов.
Женщины, сбившиеся в углу, перешёптывались, бросая на неё косые взгляды. Их слова, словно ядовитые стрелы, целились в её спину. Лиза знала: стоит ей уйти, и языки развяжутся, разнесут её имя по всей деревне. Но отступать она не собиралась — уж слишком сильно хотелось томатного сока, того самого, что манил её, как воспоминание о чём-то давно утраченном.
— Томатный сок? — переспросила продавщица Маша, женщина с пышной причёской, будто застывшей во времени, и ярко-алыми губами. — Нет томатного, Лиз. Есть яблочный, вишнёвый, даже морковный. А томатного — увы.
Кучка женщин притихла, но их взгляды говорили громче слов. Лиза чувствовала, как их осуждение обволакивает её, словно липкий туман. Ей хотелось провалиться сквозь землю, но она лишь крепче сжала губы.
— Очень хочется? — вдруг мягко спросила Маша, глядя на девушку с неожиданной теплотой.
Лиза кивнула, борясь с комом в горле.
— Слушай, я сама, когда с первым ходила, тоже на томатный запала, — Маша подмигнула. — Бери пасту томатную, разводи с водой, щепотку соли — и готово. На, попробуй.
Она юркнула в подсобку и вернулась со стаканом красной жидкости. Лиза, не веря, взяла его дрожащими руками, сделала глоток. Вкус был именно тот — терпкий, живой. Она выпила всё до дна, выдохнула и тихо прошептала:
— Спасибо, Маша.
— Бери банку, вон там, — кивнула продавщица. — И не обращай внимания на этих клуш.
Лиза схватила маленькую банку томатной пасты, прижала к груди, словно сокровище, и, не глядя на толпу, вышла из магазина. Дверь хлопнула, и тут же послышался шёпот:
— Ну и нахалка, — процедила одна из женщин, Вера. — Ходит, нос задрав, будто королева. Тьфу, срамота!
— И не стыдно ей, — подхватила другая, Надежда. — Нагуляла, а теперь с пузом разгуливает, сок ей подавай!
— Да уж, я б на месте Тани, жены Сашки, ей бы все космы повыдергала, — добавила третья, тётка Марья.
Маша, вытирая прилавок, не выдержала:
— А ну, хватит шипеть, змеи! Вера, ты б лучше пелёнки своему будущему внуку прикупила, чем языком молоть. Лиза, между прочим, твоего Сашки ребёнка носит.
— Я?! — взвилась Вера. — Да чтоб я этой шлёндре что-то покупала? Это она к моему сыну в койку прыгнула, а я теперь должна расхлёбывать? Да ни за что!
— Ох, Вера, раскудахталась, — оборвала её Маша. — А кто твой Сашка? Первый, как пакостить, а как жареным запахло — в кусты. Слышала я, как он Лизе голову морил: мол, с Таней разводится, любит только её. Цветы таскал, сиял, как медный самовар. А как беда пришла — сбежал к жене под юбку.
— Ты, Маша, моего Сашку не тронь! — взъярилась Вера.
— А я трону, — отрезала продавщица. — И тебя, Надя, тоже. Твоя Таня — не святая. Чуть что — в слёзы и к мамке. Вот Сашка и гуляет, где потеплее. А Лизу некому защитить, кроме бабки старой. И вы тут квохчете, будто безгрешные.
— А ты, Маша, что, сама святая? — огрызнулась Надежда. — Забыла, как с Пашкой своим в стогу кувыркалась, пока вас не поженили?
— Не забыла, — хмыкнула Маша. — Только я своего Пашку с юности люблю, и он меня. А вы, святые мои, за каждой грешок водится. Так что Лизу не троньте, а то я вам устрою.
Женщины, ворча, вышли из магазина, будто псы, которых отогнали от добычи. А Лиза тем временем, напевая, замешивала дома свой сок. Бабушка, хлопотавшая у печи, взглянула на неё с тревогой.
— Где была, Лизонька?
— В магазине, бабуль.
— Ох, не ходи туда, милая. Бабы злые, заклюют. Могут и хуже сделать…
— Да что они мне сделают? — Лиza пожала плечами. — Я ничего плохого не совершила.
— Эх, детка, — вздохнула бабушка. — Женщина всегда виновата. Хоть в старое время, хоть в новое. Мужики как гуси — с них всё как с воды, а нам, женщинам, вечно достаётся.
— Но он же, бабуль, не просто так… — голос Лизы задрожал. — Сашка ухаживал, говорил, что с Таней всё кончено, что меня любит. Звал к родителям, обещал жениться… А как узнал про ребёнка, радовался, кольцо подарил. А потом… Таня вернулась, велела мне убираться. Сказала, что не потерпит, чтобы мой ребёнок жил. Это про малыша моего, бабуль!
— Ох, Лизонька, — бабушка обняла её. — Много тебе ещё плакать, не переплакать…
В срок Лиза родила сына. Назвала его Мишей, Михаил Александрович Соловьёв — отчество отца, фамилия её. Красивый мальчик, с тёмными, как у матери, глазами.
— Вырастет мой Мишка, — шептала Лиза, качая сына, — никому меня в обиду не даст.
Вечером, когда Лизу с малышом привезли из роддома, пришли деревенские девушки. Принесли пелёнки, игрушки, тёплые слова.
— Не слушай сплетниц, Лиза, — говорили они. — Мы с тобой.
Через месяц заявился пьяный Сашка.
— Сына хочу видеть, — пробормотал он.
Лиза хотела впустить, но когда он начал: «Посмотрю, мой ли вообще», — вытолкала его за порог.
— Убирайся! — крикнула. — И не смей о моём сыне думать!
Деревенские мужики вскоре начали вокруг Лизы крутиться. Один предлагал дрова привезти, другой — крышу починить. Платы не брали, но намекали на иное. Лиза гнала их прочь, но они лезли, словно мухи на мёд.
Однажды прибежала Таня, жена Сашки, и с порога закричала:
— Волосы тебе повыдергаю, окна разобью!
— Бей, — спокойно ответила Лиза. — Твой муж их и вставит за твой счёт. А за что бить собралась? Разберись сначала.
И пошла Лиза на деревенский суд. Написала заявление, вызвала всех, кто сплетни разносил. Бабы к ней бегали, просили мужей не трогать, но Лиза была непреклонна.
— Как моё имя трепать, так вы первые, — говорила она. — А как отвечать — в кусты? Нет уж, все ответите.
На суде она каждого в лицо укоряла:
— Ты, Иван, скажи, чем мы с тобой занимались?
Иван мямлил, краснел:
— Дрова рубил, ты платила, я ушёл…
— Как платила?! — взвилась его жена. — Куда деньги дел, ирод?
Так Лиза каждого продёрнула. А потом встала и сказала:
— Не стыдно вам? Мужиками себя зовёте, а хуже сплетниц. Думаете, раз я сирота, без защиты, можно меня в грязи топтать? А вы, бабы, с такими живёте и молчите. Я с детства сама всё делаю — забор чиню, печь кладу. И если кого нанимаю, плачу деньгами, не водкой. Отец с матерью через неё сгинули, меня сиротой оставили. А вы всё топчете меня. Пусть вас небо накажет, мне больше сказать нечего.
Сказала — и ушла.
Сплетен в деревне меньше не стало, но Лизу трогать перестали. А через год объявился парень — Серёжа, сын главной деревенской сплетницы, Раисы. Вернулся из армии, крепкий, с открытым взглядом. Увидел Лизу — и пропал.
— Отстань, Серёжа, — отмахивалась она. — Знаешь, какая я? Спроси у матери, как я её за язык длинный в суд таскала.
— Знаю, — улыбался он. — Самая лучшая.
— Не женишься ты на мне, — твердила Лиза. — Начнёшь пить, упрекать, что ребёнка нагуляла. Иди, найди ровню.
Но Серёжа не отступал. Через месяц пришёл с матерью и тёткой.
— Лиза, прости, — сказала Раиса, опустив глаза. — Люблю я сына, а он без тебя жить не хочет. Мишку твоего за внука приму, зла не держи.
Сдержала Раиса слово. Мишу полюбила, как родного, а Серёжа стал ему отцом. Лиза родила ещё двух дочек, и все они росли в любви.
А Сашка с Таней так и жили — он бегал, она за ним на велосипеде гонялась. Мать Сашкина, Вера, на старости лет пыталась с Мишей заговорить, назвалась бабушкой. Но мальчик лишь ответил:
— Мои бабушка с дедушкой дома. А ты кто?
Лиза с Серёжей вырастили честных детей, помогали всей деревне. И если кто-то обижал слабого, Лиза первая вставала на защиту.
— Сиротские слёзы, — говорила она, — они не просто льются. Они огонь зажигают.
И в этом огне сгорали все сплетни, оставляя лишь правду и любовь.