Диана 
В деревне Липовка, где каждый знал каждого, Лизавета ходила с гордо поднятой головой, не обращая внимания на перешёптывания за спиной. Ей было всё равно, что о ней думают. Она знала, что заслуживает своего счастья, как и любая другая женщина.
— Слыхали, бабы? — шептала на крыльце магазина бойкая Матрёна, которую за острый язык прозвали Вещуньей. — Лизка-то наша, говорят, понесла!
— Да брось ты! — отмахнулась Прасковья, поправляя яркий платок на голове. — Ей уж под сорок пять, какие дети? У меня внучка в первый класс пошла!
— А что? — хмыкнула другая, Нина, теребя бусы из речного жемчуга. — Моя сестра в сорок второго родила. И ничего, здоровый парень растёт!
— То сестра твоя, а то Лизка… — буркнула Прасковья, но глаза её подозрительно забегали.
А Лизавета в это время шла по главной улице, придерживая живот тонкой рукой. В другой она несла сумку с ярким рисунком — купила в райцентре, когда ездила в больницу. Там, в кабинете у врача, всё и началось.
Молодая медсестра, едва сдерживая улыбку, смотрела на Лизавету, будто на диковинку. Для неё, двадцатилетней, все, кто старше тридцати, казались чуть ли не старухами.
— Елизавета Павловна, вот ваше направление, — устало произнесла врач, не поднимая глаз от журнала. — На операцию.
— Простите, на какую операцию? — Лизавета нахмурилась, чувствуя, как внутри закипает возмущение.
— На аборт, конечно, — бросила врач, будто это было само собой разумеющимся. — В вашем возрасте…
— В моём возрасте? — перебила Лизавета, выпрямляясь. — Я рожать собираюсь.
— Рожать? — Врач подняла брови, а медсестра, не выдержав, фыркнула в кулак.
Лизавета посмотрела на них с холодным спокойствием.
— А что смешного? Я взрослая женщина, сама решаю, что мне делать.
Врач замялась, постучала ручкой по столу, потом вызвала по телефону старшую коллегу, Веру Николаевну. Та вошла, тяжело дыша, и плюхнулась на стул.
— Ну, что тут у вас? — спросила она, оглядывая Лизавету.
— Вот, рожать собралась, — сухо ответила врач, поджимая губы.
— И что? — Вера Николаевна посмотрела на Лизавету с добродушной усмешкой. — Идём, милая, оформим тебя. Беременность — не хворь, не бойся. А Зинаида тут пусть языком не треплет. Моя тётка в пятьдесят родила, и ничего, сына на ноги поставила!
Лизавета вышла из кабинета с лёгким сердцем. Вера Николаевна, напутствуя, добавила:
— Иди, голуба, и не слушай никого. Папку своего обрадуй, скажи, мол, молодец он у тебя!
Лизавета знала, что будет рожать, с самого начала. Это было её чудо, её неожиданный дар. Долгие годы она жила одна, после того как муж ушёл к другой — той, что «могла рожать». В деревне такие новости разносятся быстрее ветра. Лизавета лечилась, ездила по знахаркам, но всё без толку. И вот, когда она уже перестала надеяться, появился Гриша.
Григорий был новеньким в Липовке. Ветеринар, приехал ухаживать за больной тёткой, да так и остался. Высокий, с добрыми глазами и лёгкой улыбкой, он сразу стал мишенью для местных девиц. Но Гриша не смотрел на них — его взгляд цеплялся за Лизавету.
— Ты чего, Гриш, на старуху заглядываешься? — подтрунивали мужики.
— Какая она старуха? — отвечал он. — Красивее ваших девок будет.
Лизавета сначала отмахивалась.
— Гриша, я тебе не пара. Ищи молодую, не позорь меня перед людьми.
— А мне не люди нужны, — упрямо отвечал он. — Мне ты нужна.
Но Лизавета была непреклонна. Она не хотела слухов, не хотела смеха за спиной. Гриша уехал, а через месяц она узнала, что носит под сердцем его ребёнка.
В деревне началась буря. Бабы шептались, мужики подмигивали друг другу, а некоторые, посмелее, хвастались, будто это они «постарались». Лизавета только смеялась:
— Не переживайте за своих мужей, я на них не зарюсь.
Когда пришло время, родился у неё сынок, крепкий, как дубок, с такими же добрыми глазами, как у отца. Назвала она его Мишкой.
Однажды, катя коляску по деревне, Лизавета заметила Гришу. Он приехал по делам, но, увидев её, остановился как вкопанный.
— Лиз, это мой сын? — спросил он тихо, глядя на ребёнка.
— А если и твой, что с того? — ответила она, но в голосе не было злобы.
— А то, что я без тебя жить не могу, — сказал Гриша. — И без него.
Слухи, как всегда, разлетелись быстрее ветра. Кто-то болтал, будто Лизавета умоляла Гришу забрать её, а он отказывался. Другие уверяли, что видели, как Гриша чуть ли не на коленях перед ней стоял.
Правда же была проще. Гриша вернулся в Липовку, продал тёткин дом и забрал Лизавету с Мишкой в город. Там, через год, у них родилась дочка, Анюта — такая же крепкая, как брат, с улыбкой, от которой таяло сердце.
Прошло время. Лизавета и Гриша жили дружно, растили детей, а потом и внуков. В деревне всё ещё судачили, но уже тише.
— Вот ведь, — ворчала Матрёна. — Мы тут внуков в школу водим, а она всё детей рожает. Не по-людски это!
— А что не по-людски? — возражала Прасковья. — Любовь у них. И Лизка, глянь, моложе нас выглядит.
На лавочке у магазина старушки качали головами, глядя на проходящих мимо молодых.
— Есть цветы, что весной распускаются, а к лету вянут, — говорила одна.
— А есть такие, что только осенью зацветают, — добавляла другая. — И до первого снега горят, как огонь.
Лизавета с Гришей не слышали этих разговоров. Они шли по жизни, держась за руки, а их дети и внуки бежали рядом, смеясь и наполняя мир теплом. И даже когда зима покрыла их волосы сединой, в их глазах всё ещё горела осенняя искра — та, что зажигается раз в жизни и не гаснет никогда.
