— Катя, ты опять забыла посолить суп? — голос Антона разрезал тишину столовой, как нож. Его тон был обманчиво мягким, но я уже научилась распознавать этот сигнал. Разговоры за столом затихли. Его старшая сестра, Вера, уставилась в тарелку, мать нервно поправила платок, а отец принялся разглядывать трещину на деревянной раме окна. Когда-то семейные ужины в этом доме были тёплыми, наполненными смехом, но теперь каждый из них превращался в арену для моего унижения.
— Сейчас исправлю, — я встала, стараясь скрыть дрожь в пальцах. Старинная супница, которую Антон берег как реликвию, стояла перед ним. Он утверждал, что это семейная ценность, и только он мог её касаться. Я же была «слишком неуклюжей» для таких вещей.
— Нет, постой, — он остановил меня жестом, растянув губы в улыбке, от которой у меня холодело внутри. — Давай разберёмся. Объясни нам, почему ты считаешь, что можно подавать суп без соли? Это же основа, Кать. Основы кулинарии, основы жизни. Мама, ты ведь согласна?
Его мать, Тамара Ивановна, пробормотала что-то невнятное, теребя край скатерти. Она была похожа на тень — маленькая, сгорбленная, с глазами, полными тревоги. Вера, сестра Антона, бросила на меня быстрый взгляд, полный сочувствия, но тут же отвернулась, когда брат посмотрел в её сторону. Отец, Григорий Павлович, лишь хмыкнул, постукивая ложкой по столу — его привычка, выдававшая раздражение.
— Антон, давай не сейчас, — тихо сказала я, чувствуя, как щёки горят от стыда.
— Почему не сейчас? — он картинно развёл руками, задев локтем вазочку с конфетами. Та качнулась, но не упала. — Мы же семья, правда? Без секретов. Просто Катя… ну, скажем, не справляется с простыми вещами. Верно, милая?
Я сжала губы и молча пошла на кухню. За спиной раздался его смешок и фраза, брошенная вполголоса, но достаточно громко: «Как ребёнок, честное слово. Бежит прятаться».
На кухне я прислонилась к столешнице, пытаясь вдохнуть глубже. За окном шумел дождь, начавшийся ещё утром. Капли стучали по жестяному карнизу, создавая ритм, который успокаивал. Часы на стене тикали, словно отсчитывая мои последние минуты в этом доме. Рядом с солонкой лежал телефон Веры — она, видимо, забыла его. Экран загорелся от нового сообщения.
Я не собиралась подглядывать, но глаза сами скользнули по тексту. Сообщение было от Тамары Ивановны: «Вера, скажи Антону, чтобы перестал. Он опять издевается над Катей при всех. Это невыносимо».
Что-то внутри меня треснуло. Словно тонкая нить, державшая меня в этом браке, лопнула. Они видели. Они всё понимали. И молчали. Как и я.
Воспоминания нахлынули, как волна. Наша свадьба — букет из васильков, который Антон выбрал, потому что «розы банальны». Его слова в ту ночь: «Ты моё счастье». А потом — годы, полные мелких уколов, которые становились всё глубже. Сначала он подшучивал надо мной наедине, потом при коллегах, а теперь эти спектакли перед семьёй. Он высмеивал мои попытки писать рассказы, называл их «детскими фантазиями». Когда я потеряла работу, он говорил, что я «не создана для карьеры». А после того, как врачи сказали, что детей у нас, скорее всего, не будет, он начал шутить при гостях: «Ну, не всем же быть матерями, правда, Катя?»
Я смотрела на солонку — фарфоровую, с узором из ромашек, которую Антон запретил мне трогать после того, как я случайно чиркнула её ложкой. Пальцы сжались вокруг неё. На миг я представила, как швыряю её в стену, как она разлетается на тысячу осколков, как всё вокруг рушится. Но вместо этого я аккуратно поставила её на поднос и вышла в столовую.
Антон уже переключился на другую тему, рассказывая о своей новой должности. Он сидел, откинувшись на спинку стула, словно король на троне.
— …и шеф мне говорит: «Антон Григорьевич, вы незаменимый человек. Внимание к мелочам — ваш конёк». Не то что некоторые, — он бросил взгляд в мою сторону, даже не поворачивая головы. — Соль забыть — это, конечно, талант.
Тамара Ивановна закашлялась, Григорий Павлович нахмурился, а Вера отвернулась к окну, где дождь лил всё сильнее.
Я поставила солонку на стол. Звук фарфора о дерево прозвучал как выстрел. Все посмотрели на меня.
— Что-то не так, милая? — Антон прищурился, ожидая, что я, как обычно, промолчу или извинюсь.
Но внутри меня что-то изменилось. Словно буря, копившаяся годами, наконец нашла выход. Я чувствовала себя удивительно спокойно.
— Всё в порядке, — ответила я, садясь и поправляя платье. — Продолжай, это так увлекательно.
Он нахмурился. Моя реакция его озадачила. Он привык видеть слёзы или смущение, но не это холодное спокойствие. Я смотрела на него и впервые видела не мужа, а человека, который наслаждается, унижая других. Его жесты, его улыбка, его манера говорить — всё это было маской, за которой пряталась пустота.
За окном дождь превратился в ливень. Капли стекали по стеклу, как слёзы, которых я больше не собиралась лить.
— Я подаю на развод, — сказала я тихо, но в тишине комнаты слова прозвучали как гром. Вилка выпала из рук Веры, звякнув о тарелку.
Антон замер. Его лицо исказилось, словно он не мог поверить в услышанное.
— Что ты сказала? — его голос дрогнул, рука сжала край стола.
— Я больше не буду терпеть твои унижения, — продолжила я, глядя ему в глаза. — Ни наедине, ни при твоей семье, нигде.
Тамара Ивановна ахнула, прикрыв рот рукой. Григорий Павлович посмотрел на сына с неприкрытым разочарованием. Вера, наоборот, улыбнулась — едва заметно, но я это увидела.
— Ты спятила, — Антон вскочил, опрокинув стул. — Это шутки, да? У тебя нет никакого чувства юмора, Катя! Я просто пытаюсь тебя воспитать!
— Воспитать? — я встала, чувствуя, как внутри разгорается огонь. — Ты не воспитатель, Антон. Ты тиран. И я больше не твоя жертва.
Он открыл рот, но слова застряли. Впервые за годы я видела его растерянным. Он повернулся к матери, ища поддержки, но та молчала, опустив глаза. Григорий Павлович кашлянул и произнёс:
— Сядь, Антон. Хватит позориться.
Вера поднялась и тихо сказала:
— Катя, я провожу тебя.
Я кивнула, не глядя на Антона. В спальне уже ждал рюкзак, собранный утром. Я взяла только самое нужное — одежду, ноутбук, старый дневник, куда записывала свои рассказы. Остальное пусть остаётся. Это больше не моя жизнь.
В прихожей я надела пальто. За спиной слышались голоса — Вера что-то резко говорила брату, Тамара Ивановна пыталась их успокоить. Я оставила ключи на полке рядом с фигуркой льва — любимой безделушкой Антона, символом его «силы».
Открыв дверь, я шагнула под ливень. Холодные капли тут же промочили волосы, одежду, но я не остановилась. За спиной раздался голос Антона:
— Ты вернёшься! Куда ты пойдёшь? Без меня ты никто!
Я не обернулась. Дверь захлопнулась, отрезав его слова. Впереди была улица, залитая дождём, и адрес моей подруги Маши, которая обещала приютить. Я знала, что она ждёт меня с горячим чаем и открытым сердцем.
— Катя! — окликнула Вера, догоняя меня с зонтом в руках. — Возьми. И… я горжусь тобой. Правда.
Я взяла зонт, но раскрывать не стала. Дождь был мне нужен. Он смывал всё — боль, стыд, страх. Вера обняла меня, и я почувствовала тепло её поддержки.
— Спасибо, — прошептала я. — И… поговори с ним. Может, он ещё способен измениться.
Она кивнула, но в её глазах читалось сомнение. Вера вернулась в дом, а я пошла дальше, оставив зонт на скамейке у подъезда. Пусть пригодится кому-то другому.
Автобус подъехал, но я решила идти пешком. Дождь не пугал — он был моим союзником. С каждым шагом я чувствовала, как тяжесть последних лет растворяется. Мокрая одежда липла к телу, но внутри я была лёгкой, как никогда.
Прохожие оглядывались на меня — женщину, идущую под ливнем с рюкзаком и улыбкой. Кто-то качал головой, кто-то улыбался в ответ. Я вспомнила, как в детстве танцевала под дождём, несмотря на мамины возражения. «Дождь очищает, мама», — говорила я. И сейчас он очищал меня от всего, что держало в клетке.
Впереди замаячили огни маленького кафе. Обычно я проходила мимо, но сегодня всё было иначе. Я толкнула дверь, и меня окутали запахи кофе и корицы. За стойкой стояла девушка с татуировкой в виде птицы на запястье. Она посмотрела на меня и улыбнулась.
— Промокли? — спросила она, протягивая полотенце. — Садитесь, сейчас сделаю вам что-нибудь горячее.
— Спасибо, — ответила я, чувствуя, как голос становится твёрже. — Знаете, иногда дождь — это лучшее, что может случиться.
Она рассмеялась, словно поняла, о чём я. Я заказала чай с мятой и кусочек яблочного пирога — просто потому, что захотела. Антон всегда называл десерты «глупой тратой денег». Но теперь я могла позволить себе всё, что захочу.
Сидя у окна, я написала Маше: «Я ушла. Скоро буду». Ответ пришёл мгновенно: «Ты невероятная. Жду тебя». Я улыбнулась, глядя, как дождь за окном стихает, а вместе с ним уходит и моя старая жизнь.
Но история на этом не закончилась. В кафе вошёл мужчина с гитарой в чехле. Он сел за соседний столик, стряхивая капли с волос. Наши взгляды встретились, и он улыбнулся — не той фальшивой улыбкой, к которой я привыкла, а искренней, тёплой.
— Выглядите так, будто только что сбежали из плена, — сказал он, ставя гитару рядом.
— Так и есть, — ответила я, удивляясь собственной смелости.
— Тогда это стоит отпраздновать. — Он кивнул на мою чашку. — Могу я угостить вас ещё одним чаем? Или, может, спеть вам песню? Я, правда, не профессионал, но говорят, неплохо выходит.
Я рассмеялась — впервые за долгое время по-настоящему. Впереди была не просто неизвестность, а целая жизнь, полная новых встреч, музыки и свободы. Дождь за окном прекратился, и в разрыве туч показалась радуга. Я знала, что это мой знак — начало чего-то нового, моего.
