Диана 
Яркое солнце било в глаза, но слёзы не текли — они будто высохли внутри, оставив лишь пустоту и гул последних слов матери: «Ты мне больше не дочь».
Лера стояла у края могилы, глядя, как комья земли падают на полированную крышку гроба. Каждый удар отдавался в висках, но сердце молчало. Она ждала, что скорбь захлестнёт её, как в книгах, как в фильмах, но вместо этого ощущала только холод. Три месяца назад её мир перевернулся, и теперь она пыталась понять, как всё могло дойти до этого.
Тогда, в июле, Лера ворвалась в родительский дом, сияя от счастья. Её распирало от желания поделиться новостью: она выступит с сольным номером на отчётном концерте школы танцев. Она ожидала, что мать, Ирина, возможно, поморщится, но всё же поддержит. Но вместо этого Ирина встретила её ледяным взглядом.
— Ты мне больше не дочь, — отрезала она, и её голос был твёрд, как мрамор.
Лера замерла. Она знала, что мать не одобряет её увлечение танцами живота — слишком откровенные костюмы, слишком «неподобающее» для дочери известного адвоката Константина Ларина. Но таких слов она не ждала.
— Мам, ты серьёзно? Это же просто танцы! — Лера пыталась говорить спокойно, но голос дрожал.
Ирина шагнула ближе, и Лера уловила знакомый аромат — терпкий, с нотами жасмина и сандала. «Шанель №19», как всегда. Мать наклонилась, её лицо было так близко, что Лера видела тени от ресниц на её скулах.
— Валерия, ты понимаешь, что это значит для нашей семьи? Что скажут люди? Дочь Лариных, полуголая, крутит бёдрами на сцене! — Она выплюнула последнее слово, будто оно жгло ей язык.
Лера отступила, чувствуя, как щёки горят, словно от удара. Она хотела крикнуть, что это не её отец, что Константин — отчим, но слова застряли в горле. Она лишь развернулась и выбежала из квартиры, хлопнув дверью.
Константин не был её родным отцом, но Лера никогда не чувствовала этого. Он был добр, подбрасывал ей деньги, даже когда Ирина блокировала её карты, пытаясь заставить вернуться домой. Лера всегда была упрямой — в этом она пошла в мать. С детства Ирина лепила из неё идеальную дочь: короткое каре, чтобы скрыть «неправильные» уши, уроки китайского и французского, потому что «переводчик — это престижно». Даже подругу, Машу, пришлось вычеркнуть из жизни, потому что Ирина сочла её «неподходящей».
Но чем старше становилась Лера, тем сильнее она задыхалась под контролем матери. В 20 лет она не выдержала — собрала чемодан и переехала в съёмную квартиру. Ирина не сдавалась: манипулировала, звонила, упрекала. Лера научилась притворяться — приезжала по первому зову, кивала на советы, но жила своей жизнью. Танцы стали её спасением.
Всё началось с Кати, соседки по общежитию в университете. Они познакомились случайно: Лера забыла зонт, а Катя поделилась своим. Разговоры, общие вечеринки, а потом Лера попала на её выступление в школе танцев. Движения Кати, грация, мерцание пайеток под софитами — это было как магия. Лера записалась на занятия, не думая, что это станет её страстью.
Она упоминала танцы дома, но вскользь, боясь реакции. Отчиму рассказала больше, и он, кажется, не возражал. Поэтому Лера решилась пригласить родителей на концерт. Забронировала столик в ресторане, где проходило выступление, представляла, как они будут гордиться. Но два места в первом ряду остались пустыми.
На сцене Лера дрожала от волнения. Катя, уже опытная танцовщица, сунула ей рюмку чего-то крепкого:
— Пей, новичок. Это поможет.
Лера закашлялась, но алкоголь растёкся теплом по телу, и она вышла на сцену. Танец удался — она чувствовала себя живой, свободной. Но после концерта мать не просто замолчала — она вычеркнула Леру из своей жизни.
Танцы стали для Леры всем. Она продолжала учиться в университете, хотя языки ей давно надоели. Чтобы платить за тренировки и костюмы, брала подработки — переводила статьи ночами, за копейки. Новый костюм для сольного номера был её гордостью: изумрудный, расшитый бисером, он делал её похожей на героиню восточной сказки.
Но Ирина не звонила. Лера, в ответ, тоже перестала звонить. Даже Константин молчал, и она решила, что мать настроила его против неё. Поэтому, когда он позвонил, Лера схватила телефон, готовая сказать, как скучала.
— Мама в больнице, — голос отчима был пустым, как эхо.
Лера сначала не поверила. Подумала, что это очередной трюк Ирины, чтобы вернуть её. Но правда оказалась страшнее. Диагноз, больница, недели надежды — всё пролетело, как в тумане. Ирина угасала, и Лера не успела ничего объяснить. Она пыталась говорить, держа её руку, но Ирина уже не узнавала её.
После похорон Лера вернулась в родительский дом с Константином. Он был потерян: плакал, пил, засыпал на диване. Лера решила забрать вещи из съёмной квартиры — оставить его одного было нельзя.
В квартире она нашла пакет с костюмом, который так и не распаковала. Высыпав его на пол, Лера смотрела, как переливаются пайетки. Что-то внутри надломилось. Она схватила ножницы и начала резать ткань. Бисер разлетался по полу, стуча, как земля по гробу. Слёзы хлынули, но легче не становилось.
Вернувшись домой, Лера заметила телефон Ирины на столе. Заряд — 5%. Она листала фотографии: Ирина на пляже, Ирина с бокалом вина, Ирина с Лерой, ещё маленькой, на карусели. Лера открыла мессенджер. Последнее сообщение, неотправленное, было адресовано ей.
«Ты была второй слева. Я видела. Ты сияла».
Лера замерла. Мать была на концерте. Она видела её танец. Слёзы снова потекли, но теперь они были другими — тёплыми, живыми. Лера вернулась в комнату, где спал Константин. На столе лежал её старый альбом с детскими фото. Она открыла его и нашла записку, вложенную между страниц: «Прости. Я горжусь тобой».
В тот вечер Лера надела остатки костюма — пояс с несколькими уцелевшими пайетками — и станцевала. В пустой комнате, под тиканье часов, которые она так ненавидела. Это был её прощальный танец — для матери, для себя, для их разорванной связи. И в каждом движении она чувствовала, что Ирина всё ещё смотрит.
