Диана 
Анна гнала машину по извилистой дороге, ведущей к загородному дому родителей мужа. В багажнике позвякивали банки с домашним вареньем — малиновым, как любила свекровь, и абрикосовым, для свекра. Радио хрипело старую мелодию, но Анна не замечала: её мысли путались между списком дел и предчувствием, что сегодня всё будет иначе.
Двадцать два года брака научили её быть идеальной: улыбаться свекрови, поддакивать свекру, скрывать усталость за безупречным фасадом. Но внутри что-то тлело, как уголёк, готовый вспыхнуть.
Она взглянула на часы — два часа дня. До условленного времени оставалась пара часов, но Анна решила приехать раньше, чтобы помочь с делами и, может, заслужить редкую похвалу. Домик родителей мужа прятался среди старых лип, с облупившейся краской на ставнях и запахом яблок, пропитавшим воздух. Анна припарковалась, вышла из машины и вдохнула полной грудью.
— Ну, Анна, держись, — шепнула она себе, поправляя ремень сумки. — Покажем, что мы ещё ого-го.
Дом казался пустым, но из сада доносились голоса. Анна улыбнулась: свёкор, наверное, опять учит свекровь, как правильно подвязывать розы. Она обошла дом, держа корзину с вареньем, и уже хотела позвать их, как вдруг услышала своё имя, произнесённое с усталой интонацией.
— Анна, конечно, старается, — говорил свёкор, его голос был тяжёлым, как старый дуб. — Но, Галя, ты же понимаешь, она не для нашего Димы. Слишком… обычная.
Анна замерла, будто корни вросли в землю. Корзина в руках дрогнула. Голос свекрови, обычно тёплый, резанул, как холодный ветер:
— Обычная? Павел, она двадцать два года всё для него тащит! А он? Думаешь, я не знаю про его «встречи»? Уже три года с этой… как её… Леной.
— Тише, Галя, — шикнул свёкор. — Это их дело. Дима разберётся. А Анна… она удобная. Не спросит, не закатит скандал. Дом в порядке, ужин на столе. Чего ещё?
Анна почувствовала, как кровь ударила в виски. «Удобная». Слово обожгло, как раскалённый металл. Она сжала ручку корзины, костяшки побелели. Хотела шагнуть вперёд, крикнуть, что всё слышала, но ноги не слушались.
— А если она узнает? — продолжала свекровь. — Павел, Анна не глупая. Что тогда?
— Не узнает, — отрезал свёкор. — Дима не дурак, следы заметает. А она… любит его. Проглотит, как всегда.
Анна отступила, стараясь не хрустнуть сухой веткой. Сердце колотилось, заглушая всё вокруг. Она вернулась к машине, бросила корзину на сиденье и села за руль. Руки дрожали, в голове крутились обрывки: «Три года… Лена… удобная». Она вспоминала Димины поздние возвращения, его «срочные проекты», букеты, которые он приносил с виноватой улыбкой. И она верила. Всегда верила.
— Какая же я слепая, — прошептала она, глядя в пустоту.
Слёз не было. Вместо них в груди росло что-то тяжёлое, но не боль — решимость. Анна достала телефон и набрала Диму. Он ответил сразу, голос бодрый, как ни в чём не бывало.
— Ань, ты уже на месте? — спросил он. — Я скоро буду, жди!
— Я приехала, — ответила она, голос холодный, как осенний дождь. — Где ты сейчас?
— Еду, через час буду. Маме привет!
Она сбросила звонок, не ответив. В зеркале заднего вида отражалось её лицо — бледное, но с новым, незнакомым огнём в глазах. Анна вдруг поняла, что не узнаёт себя. Где та женщина, что смеялась над Димиными шутками, пекла его любимые пироги, гордилась, когда он хвалил её перед коллегами? Её больше не было.
Она сидела в машине, пока не услышала шум мотора. Дима приехал. Анна вышла, расправив плечи, будто готовясь к бою. Он выскочил из машины, улыбаясь, но улыбка замерла, когда он увидел её лицо.
— Ань, ты чего такая? — спросил он, шагнув ближе.
— Нам надо поговорить, — отрезала она, отступая. — И не здесь.
Он нахмурился, но кивнул.
Анна сидела в маленьком кафе на краю города, где запах свежемолотого кофе смешивался с ароматом коричных булочек. Напротив неё сидела Катя, адвокат с короткой стрижкой и привычкой постукивать пальцами по столу, когда думала. Анна смотрела в окно, где прохожие спешили по своим делам, и думала, как странно, что мир продолжает жить, пока её собственный рушится.
— Итак, — Катя отложила блокнот. — Ты твёрдо решила? Развод — это не просто бумажка, Ань. Это новый старт.
Анна повернула голову. Её глаза были сухими, но в них горела искра, которой Катя раньше не видела.
— Твёрдо, — ответила она. — Катя, я двадцать два года жила для него. Для них всех. И что? Они считали меня мебелью. Я больше не хочу быть «удобной».
Катя кивнула, будто ждала именно этих слов.
— Хорошо. Начнём с имущества. Квартира, машина, дача — что у вас есть? И ещё… — она замялась. — Ты думала про алименты? Ты же не работала, пока была с ним.
Анна усмехнулась — горько, но с достоинством.
— Алименты? Нет, Катя. Мне от него ничего не нужно. Только свобода.
— Свобода — это красиво, — Катя приподняла бровь. — Но в пятьдесят два начинать с нуля — это вызов. Без работы, без сбережений. Ты готова?
— Готова, — Анна сжала чашку с кофе. — Лучше с нуля, чем с ложью. Я найду работу. Что-нибудь придумаю.
Катя посмотрела на неё долгим взглядом, потом улыбнулась.
— Знаешь, я всегда знала, что в тебе есть стержень. Просто ты его прятала.
Анна не ответила. Она думала о квартире, где всё напоминало о Диме — от фотографий на полке до его любимого кресла. Она уже решила, что уедет. Может, снимет что-то маленькое, в тихом месте. Но сначала — разговор с Димой. Он звонил весь вечер, писал: «Ань, давай поговорим», «Ты всё не так поняла», «Я же тебя люблю». Она не ответила ни на одно сообщение.
— Он будет дома сегодня, — сказала Анна, будто отвечая на свои мысли. — Я скажу ему всё в лицо.
— Справитесь? — Катя нахмурилась. — Такие разговоры выматывают.
— Справлюсь, — Анна посмотрела ей в глаза. — Я должна.
Вечер окутал город мягким светом фонарей. Анна вошла в квартиру, и воздух сразу стал тяжёлым, как перед грозой. Дима сидел в гостиной, сжимая стакан виски. На столе стояла бутылка — почти пустая. Он поднял взгляд, пытаясь казаться спокойным, но пальцы нервно теребили край свитера.
— Ань, — начал он, вставая. — Где ты была? Я ждал.
— Не твоё дело, — ответила она холодно, бросив сумочку на стул. — Сядь. Нам надо говорить.
Он замялся, но сел.
— Хорошо, — сказал он. — Только без криков, ладно? Давай по-нормальному.
— По-нормальному? — Анна шагнула ближе, её голос дрожал от сдерживаемого гнева. — Это ты мне про нормальность? После того, как три года врал? После Лены?
Дима побледнел, но попытался возразить:
— Ань, я не врал! Это… это было не то, что ты думаешь. Лена — просто коллега, мы…
— Хватит, — оборвала она. — Я слышала, что твои родители говорили. Они знали. Все знали, кроме меня. А я была «удобной».
Дима открыл рот, но замолчал. Анна видела, как он ищет слова, но в этот раз она не дала ему шанса.
— Знаешь, что больнее всего? — продолжала она, её голос стал тише, но острее. — Я любила тебя. Я думала, мы вместе навсегда. А ты даже не пытался быть честным. Почему, Дима?
Он опустил голову, и его молчание было громче любых слов. Анна ждала ответа, но его не было.
— Я подаю на развод, — сказала она наконец. — И это не обсуждается.
— Ань, подожди, — он вскочил, шагнув к ней. — Мы же всё можем исправить! У нас было столько хорошего!
— Хорошего? — она посмотрела на него, и в её глазах не было ни слёз, ни слабости. — Хорошее было для тебя. А я устала притворяться.
Она повернулась и пошла к спальне, но остановилась в дверях.
— Завтра я уезжаю, — бросила она, не оборачиваясь. — Собери свои вещи. Или мои. Мне всё равно.
Дверь закрылась с тихим щелчком, но для Анны это был звук свободы. Она прислонилась к стене, чувствуя, как сердце бьётся ровно, впервые за годы. Будущее пугало, но оно же манило — как чистый лист, на котором можно нарисовать всё заново.
Утро встретило Анну солнечным светом, пробивающимся сквозь шторы. Она прошла на кухню, поставила чайник и достала старую кружку с трещиной — ту, что Дима называл «убожеством», а она любила за её историю. Теперь эта кружка была её.
— Ну, Анна, — сказала она своему отражению в чайнике. — Пора жить для себя.
Она собрала две сумки — только самое нужное. Платья, которые покупала, чтобы угодить Диме, остались в шкафу. Зато старый кардиган, мягкий и уютный, Анна сложила с улыбкой. Телефон завибрировал — Дима. «Ань, давай ещё раз поговорим». Она смахнула уведомление, даже не открыв.
К полудню она вызвала такси. Водитель, пожилой мужчина с сединой, помог загрузить сумки.
— Куда едем, красавица? — спросил он, улыбнувшись.
Анна задумалась. Катя предлагала снять комнату в городе, но в голове всплыл образ: маленький посёлок у озера, где они с Димой отдыхали десять лет назад. Там был деревянный домик с видом на воду, пахнущий соснами и тишиной. Она назвала адрес, и такси тронулось.
Дорога вилась среди полей и лесов. Анна смотрела в окно, и с каждым километром боль отступала, уступая место лёгкости. Она не знала, что ждёт впереди, но впервые это не пугало.
Домик оказался таким, как она помнила: потёртый, с покосившейся верандой и скрипучей дверью. Хозяйка, Вера Ивановна, встретила её с улыбкой.
— Вы та, что с мужем приезжала? — спросила она, вручая ключи.
— Уже без мужа, — ответила Анна спокойно.
Вера Ивановна кивнула, не задавая вопросов, и ушла. Анна внесла сумки, села на диван и посмотрела на озеро за окном. Вода отражала небо, и Анна улыбнулась — впервые за долгое время по-настоящему.
Она написала Кате: «Я уехала. Домик у озера. Начинай развод». Ответ пришёл мгновенно: «Молодец, Ань. Ты крутая. Скоро всё будет готово».
Анна вышла на веранду, вдохнула запах сосен и закрыла глаза. Ей было пятьдесят два, и она начинала с чистого листа. Это пугало, но волновало, как в юности, когда весь мир был открыт.
— Я справлюсь, — шепнула она озеру.
Дни в домике текли неспешно, как вода в озере. Анна пила утренний кофе на веранде, гуляла по берегу, слушала шорох листвы. В коробке, прихваченной из квартиры, она нашла старый альбом для эскизов — тот, что прятала от Димы, потому что он смеялся над её «мазнёй». Теперь она открыла его и начала рисовать: озеро, сосны, птиц, что кружили над водой.
Однажды утром Вера Ивановна принесла корзину с яблоками и домашним сыром.
— Это тебе, — сказала она. — А то худая, как тростинка. И заходи ко мне, чай заварю, с травами.
Анна улыбнулась, чувствуя тепло от простых слов.
— Спасибо, — ответила она. — Вы… вы как родная.
— Бывает, жизнь родных меняет, — подмигнула Вера Ивановна. — Ты не бойся, Анна. Ты из тех, кто крылья расправляет.
Слова старушки засели в голове. Анна рисовала всё больше — не только пейзажи, но и образы, что приходили во снах: женщина у воды, цветы, которых не существовало, дети, бегущие по лугу. Она напевала, чего не делала годами, и ловила себя на том, что улыбается без причины.
Однажды Вера Ивановна привела гостью — Елену, местную мастерицу, что держала лавку на рынке. Елена, с рыжими кудрями и смешинками в глазах, сразу направилась к Анниным рисункам.
— Это ты? — спросила она, держа эскиз озера. — Девочка, это же талант! Почему прячешь?
— Не прячу, — смутилась Анна. — Просто… для себя.
— Для себя — это хорошо, — кивнула Елена. — Но такое надо показывать. Приноси на рынок в субботу. У меня уголок для местных, твои работы там засияют.
Анна хотела отказаться, но что-то в голосе Елены — уверенное, тёплое — заставило согласиться.
В субботу рынок гудел: торговцы, смех, запах свежей выпечки. Анна принесла три эскиза, завёрнутые в ткань, и чувствовала себя школьницей перед экзаменом. Елена развесила рисунки на своей стойке, а Анна отошла в сторону, делая вид, что разглядывает мёд на соседнем прилавке. Но люди останавливались, смотрели, хвалили. К обеду Елена помахала ей.
— Ань, иди сюда! Твоё озеро купили!
— Как купили? — Анна не верила ушам.
— Вот так, — Елена сунула ей деньги. — И женщина в шляпе интересовалась твоими цветами. Вернётся.
Анна смотрела на купюры, и ей хотелось смеяться. Это были не просто деньги — это было доказательство, что она что-то значит.
К вечеру продали ещё один рисунок. Анна шла домой, напевая, и представляла, как попробует акварель.
Через месяц Анна решилась на большее. Елена предложила устроить выставку в соседнем городке, в старом клубе, где собирались любители искусства. Анна выбрала десять работ — от озера до портрета Веры Ивановны, который нарисовала за чаем.
На открытии было шумно: люди, музыка, запах вина и пирогов. Катя приехала из города, обняла Анну так, что та засмеялась.
— Ты звезда, Ань, — шепнула она. — Я знала, что ты найдёшь себя.
Анна стояла у своих картин, отвечала на вопросы, улыбалась. Люди покупали её работы, но важнее были их слова: «Это так живо», «Я вижу историю».
К концу вечера к ней подошла женщина — лет сорока, с тёплыми глазами и блокнотом в руках.
— Анна, я Света, — представилась она. — У нас в городке есть студия для детей. Рисование, лепка, всё такое. Хотите попробовать вести занятия? У вас дар делиться.
Анна растерялась, но вспомнила, как легко ей было с детьми на рынке, когда те бегали вокруг её стойки.
— Я подумаю, — ответила она. — Но… да, хочу попробовать.
Света улыбнулась и оставила номер телефона.
Зима пришла с первым снегом, укрыв озеро тонким льдом. Анна вела кружок дважды в неделю. Дети шумели, пачкали краской столы, но их рисунки — драконы, звёзды, летающие коты — заставляли её смеяться. Она учила их не технике, а видеть мир: «Рисуйте то, что в сердце».
Однажды, в декабре, Анна получила письмо от Кати — настоящее, в конверте, пахнущем бумагой.
«Ань, ты не представляешь, как я за тебя рада. Слышала, ты теперь художник и учитель. Я всегда знала, что ты сильная. Приеду к твоему озеру на Новый год. Люблю, твоя К.»
Анна улыбнулась, прижала письмо к груди и написала ответ — длинный, о детях, о рисунках, о том, как научилась печь хлеб с Верой Ивановной.
Вечером она вышла на веранду. Снег падал тихо, озеро спало подо льдом. Анна посмотрела на звёзды и подумала, что её жизнь теперь такая же — ясная, живая.
Она вернулась в дом, взяла холст и начала рисовать: женщину, идущую по заснеженной тропе, с фонарём в руке. Это была она — не та, что осталась в прошлом, а та, что светит себе путь.
В Новый год Анна украсила домик гирляндой, испекла пирог и пригласила Веру Ивановну, Елену, Свету и Катю. Они смеялись, пели старые песни, пили чай с малиной. Анна смотрела на них и понимала: это её семья — не та, что навязала жизнь, а та, что она выбрала сама.
— За тебя, Ань, — подняла кружку Катя. — За твой свет.
Анна улыбнулась, глядя на озеро за окном.
— За нас всех, — ответила она. — И за то, что впереди.
