Диана 
В классе была девочка, Маша. Маша-Непруха, как её звали за глаза. Худенькая, с неровно остриженной чёлкой, большими серыми глазами и старой одеждой, которая всегда сидела на ней мешковато. Семья у неё была нелёгкая: отец пропадал где-то месяцами, мать пила, а младший брат, слабый здоровьем, требовал постоянного ухода. В школе Маше доставалось от всех: одноклассники дразнили, учителя смотрели с жалостью, но чаще с раздражением. Однажды кто-то из девчонок заметил в её волосах что-то подозрительное – и поднялся крик, будто у Маши вши. Позже оказалось, что это просто пепел от сигареты, которую кто-то из старшеклассников щелчком отправил в её сторону. Но клеймо прилипло.
Маша была изгоем. Типичным, незаметным, как тень. Шептались, что в старших классах она стала для некоторых парней первой ступенькой в их «взрослых» историях. Умной её не считали, сильной – тем более. Какой уж тут характер, когда дома – хаос, а на новые кроссовки денег нет, потому что всё уходит на лекарства для брата? На выпускной она пришла в потрёпанном платье, которое нашла в шкафу у матери. Никто её не встретил после вечера, и она брела домой одна, под светом тусклых фонарей.
После школы Маша исчезла. На встречах выпускников её не было, и никто особо не вспоминал. Одноклассники разъехались кто куда, а Маша будто растворилась. Поговаривали, что она уехала в город, но никто не знал точно. Мать осталась в посёлке, всё так же заливая горе вином. Отец, говорят, умер. А где брат – загадка. В соцсетях Маши не найти.
И вот, спустя годы, я встретила её. Случайно, на автобусной остановке в большом городе.
— Знаешь, Катя, было пекло, — говорит она, глядя куда-то вдаль. — Жить не на что. Мать иногда присылала пару килограммов картошки, и это был праздник. Работала я с первого дня, как приехала. Днём училась, ночью – полы мыла в офисе. Первый месяц питалась только хлебом и водой. Стыдно было просить, да и у кого? С первой зарплаты купила нормальную куртку и ботинки. Ботинки, Катя! Мои, новые, не рваные! А теперь у меня их целая полка, — смеётся она, и в её глазах загорается искра. — Воду до сих пор пью только с лимоном, безвкусную не могу – напоминает о тех днях.
Она разводит руками, будто оправдываясь:
— Сама видишь, я не красавица. Одежда была – обноски, да и сейчас я не модель. Бывало, падала в обморок на экзаменах – голод, он такой. А потом… меня заметил один человек. Просто на улице, у метро. Подошёл, спросил, всё ли в порядке. А я, Катя, устала так, что не смогла отмахнуться. Он отвёз меня к себе, накормил, дал выспаться. Я думала, это сон. Утром сбежала, оставила записку: «Спасибо, я в порядке». Думала, недостойна я такого. А он меня нашёл. Я орала, что не нужна мне его жалость, что я не побирушка! А он… он просто сказал: «Или ты выходишь за меня, или я тебя никуда не отпущу».
Маша смеётся, и её смех звенит, как колокольчик. На скамейке рядом сидят двое малышей – мальчик и девочка, светловолосые, с её глазами. Их отец, высокий мужчина с доброй улыбкой, подбрасывает их в воздух, а они хохочут. Маша поправляет модный шарф и обнимает детей, шепча:
— Идите, поиграйте ещё, мои хорошие, я скоро.
Она не стала другой. Всё те же тонкие губы, чуть вздёрнутый нос, короткая стрижка, которая удивительно ей идёт. Очки в лёгкой оправе добавляют шарма. Она – всё та же Маша, только повзрослевшая, уверенная, живая.
— Как их зовут? — спрашиваю я.
— Соня и Миша, — отвечает она тихо. — Ты ведь была ко мне… не как все. Не дразнила. Я это запомнила. Прости, если что не так. Я тогда вообще не верила, что у меня может быть семья, дом. Мой брат… его забрали в интернат, я потом его нашла, забрала. Маму пыталась вытащить, но она уже не помнит меня. А он, — Маша кивает на мужа, который строит с детьми песочный замок, — он меня научил видеть себя. Я орала на него, что я никто, что он зря тратит на меня время. А он просто молчал и делал. Свекровь его – чудо. Учила меня готовить, танцевать, даже стихи читать! А однажды они с мужем устроили мне сюрприз: жонглирование яблоками. Я хохотала до слёз, это было так… тепло.
Её глаза блестят, и я чувствую, как мурашки бегут по коже. Маша улыбается, глядя на свою семью, и говорит:
— Знаешь, Катя, я думала, любовь – это сказки. Но вот она, моя сказка. И я в неё верю.
И я верю тоже. Потому что такие истории – они как маяки. Напоминают, что жизнь может повернуться, даже когда кажется, что выхода нет. Маша уходит к своим, а я стою и улыбаюсь, потому что мир, кажется, стал чуточку светлее.
