Ксения неподвижно сидела на продавленном кресле, уставившись в пустоту. Старый электрический чайник, найденный на барахолке, надрывно гудел. На его облупившемся корпусе кто-то нацарапал «рабочий». Он и правда работал, но отключать его приходилось вручную. Ксения нехотя встала, сняла чайник с базы и залила кипятком миску с вермишелью быстрого приготовления. Пока еда настаивалась, она, словно на автопилоте, направилась в общий санузел.
Туалет на этаже был тесным и пропах сыростью. Ксения, оглядываясь, проскользнула внутрь, сжимая в руке тест на беременность. Она никогда раньше не делала таких тестов, но инструкция на упаковке была до боли понятной.
Две полоски. От едкого запаха или от увиденного, но Ксению скрутило так, что она едва успела наклониться над раковиной. Холодная вода немного привела в чувство. Она посмотрела на себя в треснувшее зеркало. Беременна. Это было как приговор.
Вернувшись в комнату, Ксения без аппетита ковыряла вермишель пластмассовой ложкой. Есть не хотелось, но механические движения отвлекали от мыслей. Ребенок? Нет, она не хотела его. Но и повторять путь матери, которая раз за разом избавлялась от «ошибок», Ксения не собиралась.
Мать делала аборты так часто, что Ксения сбилась со счета. В те дни она становилась другой — трезвой, почти ласковой. Называла Ксению «солнышком», гладила по голове. Но Ксения знала: это ненадолго. Мать рассказывала о «братьях и сестрах», которых «не стало», то ли чтобы оправдаться, то ли чтобы ужалить. Ксения в детстве придумывала им имена — Маша, Дима, Катя… В ее голове они были живыми, но никогда не существовали.
На работе Ксения молчала о своем положении. Она решила: родит и оставит ребенка в роддоме. Простое решение. Работа в цеху была тяжелой, но стабильной, а терять ее нельзя. Жить с матерью? Никогда. Ксения сбежала из дома в восемнадцать и не оглядывалась.
Беременность почти не давала о себе знать. Тошнота прошла, живот не рос, только грудь немного налилась. Иногда Ксения забывала, что носит в себе жизнь. Но однажды ночью она проснулась от странного ощущения — будто внутри что-то шевельнулось. Сначала она подумала, что это просто голод, но потом поняла: это ребенок. Толкается. Ксения положила руку на живот, пытаясь представить, как он выглядит. Маленький, не больше мышки. Мысль вызвала отторжение — она никогда не любила ни детей, ни животных.
На следующий день судьба словно посмеялась над ней. Возвращаясь с работы в общежитие, Ксения чуть не споткнулась о пушистый комок у порога своей комнаты. Маленький котенок, черный с белыми пятнами, жалобно мяукнул и прижался к ее ноге.
— Откуда ты взялся? — пробормотала Ксения, оглядывая пустой коридор.
Она оттолкнула котенка и вошла в комнату. Но тот не отставал, мяукая у двери. Ксения вздохнула, отрезала кусочек сыра из холодильника и бросила его в коридор.
— Ешь и вали, — буркнула она, захлопнув дверь.
Утром котенок был там же, свернувшись клубком у порога. Ночью кто-то оставил окно открытым, и коридор выстудило. Ксения босиком почувствовала ледяной пол и невольно вспомнила свое детство — ночи, когда она куталась в тонкое одеяло, потому что мать забыла заплатить за отопление.
— Ладно, заходи, — проворчала она, впуская котенка.
Она налила ему молока в блюдце. Котенок, которого Ксения прозвала Липучкой, тут же стал ее тенью. Он следовал за ней повсюду, забирался на кровать, урчал по ночам. Сначала Ксения злилась, но потом привыкла. Липучка стала единственным, кто не требовал от нее ничего, кроме внимания.
На работе живот уже не скрыть. Начальник цеха, Иван Сергеевич, вызвал ее к себе.
— Что, отец ребенка сбежал? — спросил он, глядя поверх очков.
Ксения сжала кулаки, прогоняя воспоминания о пьяных руках, о боли, о маминых словах: «Ты сама виновата». Она молчала.
— Не пошла на аборт, значит, — продолжал Иван Сергеевич. — Это правильно. Жизнь — не нам отнимать. Но зачем в роддоме оставлять? Своя кровь ведь.
— Мне ребенок не нужен, — отрезала Ксения.
— Подумай еще, — мягче сказал он. — Я помогу. Декретные выплатим, комнату в общежитии оставим. Машинку швейную найдем, будешь подрабатывать. А там и ясли подоспеют. И замуж выйдешь. Мужики, знаешь, любят не чужих детей, а детей любимой женщины.
Ксения посмотрела на него холодно.
— Спасибо, но я справлюсь.
Дома она упала на кровать и разрыдалась. Липучка крутилась рядом, тыкалась носом, будто утешая. Ксения обняла котенка и заснула, впервые за долгое время чувствуя тепло.
Декрет начался раньше, чем она ожидала. Иван Сергеевич настоял: «Так положено». Ксения не спорила.
Схватки начались внезапно, ночью. Вызывая скорую, Ксения вдруг вспомнила о Липучке. «К утру вернусь», — подумала она, наливая котенку молока.
Роды были тяжелыми. Ксения кричала, выплескивая всю боль — за детство, за предательство матери, за одиночество. Когда крик стих, ей на грудь положили ребенка. Девочка. Крошечная, теплая, с тоненьким писком. Ксения невольно обняла ее, и в этот момент что-то внутри нее треснуло. Словно ледяная корка, сковывавшая сердце, начала таять. Девочка причмокивала, и Ксения впервые за годы почувствовала покой.
— Имя выбрала? — спросила медсестра, улыбаясь.
— Надя, — тихо сказала Ксения. — Надежда.
— Красивое имя, — кивнула медсестра. — А кому позвонить? Родным, подругам?
Ксения покачала головой.
— Только… можно попросить кого-то из общежития за котенком присмотреть? Ее Липушка зовут.
Через неделю Ксению с Надей выписали. В комнате их ждала Липучка, а на столе стояла корзина с детскими вещами и запиской от Ивана Сергеевича: «Для начала. Если что — звони».
Ксения села на кровать, держа Надю на руках. Липучка запрыгнула рядом, уткнулась в бок и заурчала. Ксения посмотрела на дочку, на котенка, на записку. Впервые она подумала, что, может быть, у нее получится. Не повторить ошибки прошлого, а создать что-то свое — дом, где будет тепло и любовь.
Красивое имя
