Диана 
Солнце взошло над лесом, а отец всё не возвращался. Мама умоляла его остаться — предчувствие сжимало её сердце, как холодная рука, ведь роды могли начаться в любую минуту. Но лось, замеченный у солонца, был для отца как магнит. Он ушёл с ружьём, пообещав вернуться к рассвету, но задремал в засаде, убаюканный тишиной леса. Когда он открыл глаза, утро уже горело золотом.
В четыре утра у мамы отошли воды. Первые роды пугали её, как тёмный лес без тропинок. Она листала книги, надеясь, что времени ещё много — пишут же, что первые роды могут длиться сутки. Но боль накатывала волнами, всё чаще, всё сильнее, и каждая схватка была как удар молнии. Когда отец наконец примчался, мама уже считала минуты между приступами боли — их разделяло всего три вздоха.
Я могла появиться на свет в старом «жигулёнке» по дороге в больницу. Но я задержалась, будто не хотела торопиться в этот мир. Акушерка, совсем ещё юная, с дрожащими руками, боролась за меня, пока опытная коллега не сменилась. Если бы отец вернулся раньше, всё могло сложиться иначе. И доктор Светлана Викторовна, суровая, как зимний ветер, не посмотрела бы на маму с укором, бросив:
— Вам рожать нельзя. Вы и сами это понимаете.
Но прежде чем говорить о Светлане Викторовне, нужно рассказать о начале.
Я рано узнала, что мне многое «нельзя». Родители переехали в город к бабушке, чтобы быть ближе к врачам. Отец до сих пор вспоминает с тоской:
— Какой дом был! Яблони цвели, как в раю, а картошка — как мёд, не то что этот городской мусор!
Он всегда так: чем сильнее его гложет совесть, тем громче он ворчит. Я не злюсь — привыкла. Бабушка тоже не подарок: вечно пилит отца, то за глаза, то в открытую. Считает, что мама могла найти мужа получше. В детстве я с ней соглашалась, но теперь вижу: отец не так уж плох. Он не сбежал, хотя я — ребёнок с особенностями, а таких историй, где отцы уходят, я навидалась в центрах реабилитации. И он до сих пор любит маму: зовёт её «Леночка», подсовывает плед, если она засыпает на диване, и хвалит её пироги, хотя они частенько подгорают.
Гулять со мной ходила бабушка. Её голос звенел на весь двор:
— Маша, не лезь на карусель, тебе нельзя!
— Отдай мяч, упадёшь ведь!
— Брось верёвку, ты что, с ума сошла?
Я и сама знала, что не такая, как другие. Руки и ноги слушались плохо, но я не хотела сдаваться. Дети во дворе не замечали моих отличий — ну, разве что в первый день, а потом привыкали. Мы играли вместе, и всё было хорошо. Только однажды мальчишку увели от меня: его мать расспрашивала бабушку, что со мной, а потом стала гулять в другое время, будто я могла заразить.
Позже, в техникуме, появилась другая история. Родители и бабушка твердили, что учиться очно мне не по силам. Но я настояла и поступила на программирование. Если в школе меня сторонились — я не могла бегать по крышам или тусить в кафе после уроков, — то в техникуме всё изменилось. Я стала звездой группы.
Началось с того, что моя соседка по парте, Аня, узнала: наш одногруппник Дима провожает меня домой, но скрывает это, будто стыдится. Аня подняла шум, Диме объявили бойкот, а я вдруг стала душой компании. Все хотели со мной дружить. Правда, с Лёшей, с которым мы мечтали о свадьбе, всё закончилось печально. Его мама боялась, что моя болезнь передастся детям, и он, хоть и любил меня, не смог ей перечить.
После этого я долго избегала отношений. Самолюбие болело, как ушиб. Устроилась сисадмином в контору, где работали в основном женщины. Работа не фонтан, но лучше, чем сидеть дома, как моя подруга с похожим диагнозом, которая пыталась писать статьи, но едва справлялась с клавиатурой. Я же научилась находить подход к коллегам. Знала: если Нина орёт, что её компьютер «сдох», значит, дома у неё беда, и сначала надо налить ей кофе, а потом чистить систему от вирусов. А Света нарочно ломает технику, чтобы не работать — её муж заставил устроиться, после того как она потратила его деньги на новый телефон.
Мужчин на работе не было, да и знакомиться было негде. Но однажды всё изменилось.
В тот день я уронила трость. Обычно я ловкая, но лёд под ногами и тяжёлая сумка подвели. Трость звякнула об асфальт, и парень в ярко-зелёной шапке поднял её, улыбнувшись:
— Привет. А я тебя знаю. В детстве мама запретила нам играть вместе.
Я его не помнила. А он — да. Его звали Илья, и в семь лет он уехал с мамой в другой район после развода родителей. С отцом он не виделся, пока не вырос и не нашёл его сам. Отец у Ильи добрый, но слабый — запивал порой.
Мы разговорились, и всё закрутилось, как в кино. Через год мы поженились. Детей решили не заводить: врачи предупреждали, что мне это опасно, а Илья, выросший с двумя сёстрами, шутил, что уже «накушался» пелёнок. Я пила таблетки и не думала о будущем. Но потом началось странное.
Я стала забывать всё на свете. Договаривалась с подругой о встрече — и не приходила. Ставила чайник — и находила его выкипевшим, а сама жевала бутерброды. Однажды я забыла своё имя. Позвонила в поликлинику, чтобы провериться — вдруг это Альцгеймер? Меня спросили, как зовут, а я молчала, как рыба. Вот тогда я правда испугалась.
Илье я ничего не сказала. Он любит подшучивать, и я боялась, что он ляпнет что-то вроде: «Ну всё, Маша, теперь и мозги у тебя хромают». Обычно я смеюсь над его подколками, но тут бы разревелась. В больницу пошла тайком.
Анализы были в норме. Кроме одного — гормона ХГЧ. И вот я снова у Светланы Викторовны. Она посмотрела на меня, как на приговорённую:
— Вам рожать нельзя. Вы же знаете.
Но по моим глазам она поняла: спорить бесполезно. Я сказала:
— Нельзя? А я буду.
Она вздохнула и неожиданно смягчилась:
— Ладно. Раз решились, будем рожать.
Я думала, Илья запаникует. Он же был против детей. А я в таком состоянии, что даже картошку почистить не могу. Но он сиял, как ребёнок на Новый год. Только попросил:
— Пусть будет девочка.
— Эй, я не пекарня, заказы не принимаю! — рассмеялась я.
Родители были в ужасе. Бабушка чуть не вызвала скорую, названивала всем врачам, чтобы меня отговорили. Но я уже всё решила. Светлана Викторовна стала моим ангелом-хранителем: отвечала на звонки в любое время, проверяла каждый мой чих.
Родилась девочка. Илья, который взял отпуск и следил за мной, как ястреб, был на седьмом небе. Гадалка, к которой ходила его мама, пугала, что ребёнок «застрянет» и будет болен. Но кесарево прошло гладко, и дочка родилась здоровой, как яблочко.
Теперь, когда я смотрю на неё, спящую в коляске, а Илья возится с бутылочкой, я думаю: жизнь — как звезда, падающая с неба. Кажется, поймать её невозможно, но если протянуть руку, она вдруг окажется в твоих ладонях. И никакие «нельзя» не остановят того, кто не боится мечтать.
